Загадка старого клоуна (с илл.)
Шрифт:
– Не спрашивал. Потому что не смог спросить. Не видел я его тогда больше. Выслали его из Киева. Я искал его, заходил и к Осипу, и к Фёдору Ивановичу. Но они тоже ничего не знали, ничего не могли мне сказать. Позже уже ходили слухи, что Стороженко выступал некоторое время в Одесском цирке. С той репризой, которую показывал Терезе. Получается, кастрюлю кто-то из цирка ему передал. Он её тогда в каморке спрятал. А потом следы его затерялись. Только однажды я слышал, вроде бы его и Терезу видели вместе на пароходе среди раненых. Это уже во время войны, в двадцатом году. Правда, слухи были недостоверные. Тереза выздоровела, она даже
– А вы? Как сложилась потом ваша жизнь? – осторожно спросил я.
– Как сложилась? – Чак улыбнулся. – Долго рассказывать… Потом заболел я цирком. Начал усиленно тренироваться, бегать в цирк. Только не в тот, на Николаевской, «Гиппо-Палас» Крутикова, а в цирк Труцци, который находился на Троицкой площади, за Троицким народным домом (теперь там Театр оперетты). В «Гиппо-Палас», сам понимаешь, мне было нечего и соваться. Управляющий цирком Днем и даже швейцар хорошо меня запомнили. Бегал я, бегал и однажды бросил гимназию, убежал из дома и с труппой Франкарди пустился странствовать по свету. И акробатом был, и воздушным гимнастом, и наездником… А потом клоуном. Впоследствии, когда постарел, перешёл в униформисты. У нас все так делают: когда не могут уже, как мы говорим, «работать номер», переходят в униформу, в инспекторы манежа, в кассиры, в конюхи, в уборщики даже, чтобы только не уходить из цирка… Я уже вот лет десять на пенсии. Тяжело стало, – старичок вздохнул. – Ну, ладно! Спасибо тебе! – нежно прижав меня к себе, он поднялся. – Засиделись мы сегодня немного. Прости.
– Ну что вы, что вы…
– Ещё раз спасибо тебе, Стёпа. Прощай! Хороший ты парень! – он ещё раз прижал меня, обнял.
– А… а… Голозубенецкого вы не видели больше? Что с ним случилось потом?
– Голозубенецкий во время гражданской войны сражался в одной из банд против красных, прославился своей жестокостью. Справедливое возмездие настигло его здесь, в Киеве. Ему самому судьба уготовила «смертельный номер». Спасаясь от преследования, забрался он на крышу двенадцатиэтажного дома Гинзбурга, самого высокого тогда в Киеве (сейчас на его месте гостиница «Москва» [14] ), сорвался, и…
14
В настоящее время гостиница «Украина».
– А Рыжий Август? И Анем?
– Рыжий Август через несколько дней неожиданно пропал. Никто не знал, куда он делся. Все вещи его остались и в цирке, и на квартире, а сам он таинственно исчез. И ни письма не оставил, ничего. Днем, говорят, выехал за границу. Во всяком случае в цирке его уже не было. Только во время Великой Отечественной войны, в оккупированном Киеве… Но об этом в другой раз. Если встретимся… – Чак как-то странно улыбнулся.
Неужели же он сейчас попрощается и уйдет, этот удивительный старичок, так и не сказав, когда мы встретимся?
– А можно, я немножко провожу вас? – не выдержав, спросил я с надеждой.
– Нет, не надо, – устало улыбнулся он. – Спасибо тебе. Прощай…
И он ушёл. И через несколько шагов сразу пропал из виду, смешавшись с прохожими. Хотя я очень старался не потерять его.
Я вздохнул.
Неужели
И когда старичок исчез, я даже уже не был уверен, действительно ли всё это было… может, привиделось мне в каком-то странном бреду?
В этот раз мама обратила внимание на моё состояние.
– Стё-опо-очка! Что это с тобой, сынок? Ты случайно не заболел? – она коснулась губами моего лба. – Нет, температуры, кажется, нет. Может, съел что-то не то?
– Съел, мама, всё, что нужно. И чувствую себя нормально. Не болен я. Просто… Просто в школе много задали. Устал немного.
– Вот горе! Мне и соседка говорила. Все жалуются. Так перегружены школьные программы, просто ужас. Что они себе думают?! Бедные дети! Ну, тогда отдыхай, сынок, отдыхай. Телевизор себе включи, сейчас фильм детский. Ты же любишь.
– Не хочу я сегодня фильма. Я лучше спать пораньше лягу.
– Так ложись, ложись, сынок, конечно. Я сейчас постелю.
Я и в самом деле чувствовал усталость. Как, оказывается, утомляют эти путешествия в прошлое! И это меня, молодого. Ребёнка, можно сказать. А каково старому Чаку?! Каким изнурённым он был! И на что он намекал – «если увидимся»?
«Неужели я его не увижу больше? Неужели…» – думал я, засыпая.
И сразу же увидел.
Во сне.
Снился мне опять цирк. «Гиппо-Палас» Крутикова. И Тереза на трапеции под куполом. И Голозубенецкий в губернаторской ложе. И Стороженко с Чаком-гимназистом на галёрке. И рядом с ними тот лохматый, взъерошенный старичок с большой седой бородой…
И вдруг на трапеции уже не Тереза, а Голозубенецкий. А Тереза и все мы: и Стороженко, и Чак-гимназист, и лохматый старичок, и я – сидим в губернаторской ложе.
А цирк возбуждённо гудит. На трапеции под куполом по-поросячьи визжит от страха Голозубенецкий. Внезапно срывается и летит. Летит, летит, летит… И никак не может долететь до арены. И визжит как недорезанный. Вдруг становится маленьким, как букашка. И не арена уже перед ним, а бездна. Летит в эту бездну букашка Голозубенецкий и исчезает…
А Тереза смеётся, и глаза её, чёрные, большие и бездонные как бездна, сияют и с нежностью смотрят на Стороженко и почему-то… на меня. Так мне кажется. И мне необыкновенно сладко от этого.
С этим чувством я проснулся.
В школе, как я уже говорил, я сижу за одной партой с молчаливой девочкой в очках – Тусей Мороз.
Я почти никогда не разговариваю с ней и почти никогда на неё не смотрю. Приду, поздороваюсь как положено и сижу себе, как будто её и нет рядом.
А сегодня пришёл, поздоровался, глянул на неё – и меня сразу как будто иголкой в грудь кольнуло… Из-под очков на меня смотрели глаза Терезы. Большие, чёрные и бездонные…
Прямо мороз по коже пробежал.
Надо же! Совсем уже дошёл я. Что-то уже казаться стало. Опять глянул. Ну, может, не совсем, но похожа. Глаза большие и такие чёрные.
Только подумать! Сколько сидит рядом со мной, а я и не видел, что у неё такие глаза.
Я начал оглядываться на других девчонок. Может, и у них такие же? Нет! У остальных не то. И у Тани Вербы, и у Ляли Ивановой, и у Нины Макаренко (Макаронины), и у Тоси Рябошапки глаза как глаза – у кого серые, у кого карие, у кого даже голубые. Но обычные. А у Туси…