Загадка Веры Холодной
Шрифт:
От таких хороших слов, да еще и сказанных искренне, без притворства, Вера мгновенно оттаяла и больше на деверя не сердилась. И слушала дальше, не перебивая.
– Это удача из удач, наилучшее стечение обстоятельств, – продолжал радоваться Алексей. – Спаннокки сам завербовал тебя по собственному почину, его никто к этому не вынуждал, и, стало быть, подсадную утку он в тебе не заподозрит ни при каких обстоятельствах…
«Утку» Вера пропустила мимо ушей. Ну, термины в Алексеевом (и теперь уже ее тоже) делопроизводстве такие, что тут поделать.
– Если, конечно, мы не совершим какой-нибудь ошибки, но мы ее не совершим. Мы будем очень осторожны. Со Спаннокки нельзя иначе. В позапрошлом году штабс-капитану… впрочем, имя не важно, важно то, что ему удалось завербовать Ивана Фиттипальди, лакея
– Ой! – вырвалось у Веры.
– Его труп, – жестко повторил Алексей, – нашли в Петербурге, на Смоленской улице возле зловещего «Порт-Артура». Слышала про такой?
Вера отрицательно покачала головой. Она знала только один Порт-Артур, на Дальнем Востоке.
– Дом с дешевыми квартирами, – пояснил Алексей. – Клоака страшная, филиал Горячего поля…
Про Горячее поле Вера знала, да кто ж про него не слыхал? Что-то вроде петербургской Хитровки, только еще хуже.
– Что там могло понадобиться итальянскому подданному? – продолжал Алексей. – Могу предположить, что несчастный Фиттипальди чем-то себя выдал, и Спаннокки поспешил от него избавиться. Услал его с каким-нибудь поручением в нужное место, где уже ждали ассасины [21] . Спаннокки не гнушается иметь дело с разным сбродом…
21
Убийцы (фр.).
– Это я уже поняла, – вставила Вера, намекая на себя, точнее – на то, что Спаннокки принял ее за воровку и завербовал.
– Так что осторожность – это главное! – заключил Алексей. – Встречаться ты будешь только со мной, это вполне естественно и не вызывает подозрений, ведь я твой родственник. Владимиру мы пока ничего говорить не станем, всему свое время, но если вдруг между вами возникнут какие-либо… э-э… недоразумения, то я сразу же их разрешу, можешь не беспокоиться…
Веру, признаться, уже не столько беспокоил Владимир, сколько Спаннокки. Ассасины! Брр! Это, должно быть, очень больно, когда ножом по шее, даже если лезвие и острое. Палец порежешь – и то больно, но ведь палец – это такие пустяки. А если душат, то, наверное, еще больнее. А чем душат ассасины – руками или веревкой? Хуже всего, наверное, когда душат руками. Убийца стоит спереди, и жертве приходится смотреть в его безжалостные глаза. А веревку накидывают сзади, и ты, умирая, смотришь в небо. Или в потолок… Господи, какие глупости лезут в голову! Надо меньше увлекаться авантюрными романами!
– О моей принадлежности к известным кругам знают только несколько человек, и все они связаны общей тайной, – продолжал Алексей. – Ты ничем не рискуешь…
Он говорил долго, обстоятельно, убедительно. А после того как окружил Веру высокой защитной стеной из слов, сам же ее и разбил одной фразой.
– Но всегда помни, что Спаннокки дьявольски хитер – одно неосторожное слово, один опрометчивый жест…
– И меня найдут где-нибудь в Подкопаевском переулке, – закончила Вера, чувствуя, как начинает дрожать подбородок, а на глаза наворачиваются слезы.
Закончилось все рыданиями на груди у Алексея, который ничего не говорил, понимал, что слова здесь излишни, а только гладил Веру по голове. Поглаживания эти были настолько ласковыми, теплыми, что Вера быстро успокоилась и немного приободрилась. Рано радуетесь, синьор Спаннокки, или скорее герр Спаннокки. Скоро вашим грязным делишкам придет конец! Вы еще не знаете Веру Холодную! Но вы ее еще узнаете! Ее все когда-нибудь узнают!
Мысли изменили направление. «Что мне может сделать Спаннокки? – думала Вера. – Уединяться я с ним больше никогда не стану, потребую, чтобы наши встречи проходили в людных местах. На публике ассасины ко мне не полезут. По трущобам я не хожу, абы где не бываю, не добраться им до меня. А
Делиться с Алексеем своей идеей насчет обличающего письма Вера не стала. Вместо этого спросила:
– Алексей, а кого называют мойщицами?
– Тех, кто моет, – ответил Алексей, немного удивившись вопросу. – А что вдруг?
– Меня так Спаннокки назвал, – нахмурилась Вера. – Сказал, что я подлая воровка, да еще какая, мол, «мойщица».
– Господин Спаннокки напрасно пытается щеголять знанием воровского арго, – улыбнулся Алексей. – Мойщиками называют воров, обкрадывающих спящих на железной дороге, в поездах или на вокзале. Тех, кто обирает пьяных и спящих в ресторанах и трактирах, зовут лебежатниками.
Вера подумала, что слово «мойщица» нравится ей больше. «Лебежатница» – оно хоть и похоже на «лебедя», но какое-то корявое, вульгарное.
После ухода Алексея (дело было в четверг, после обеда) принесли телеграмму от мужа. На этот раз короткую: «Приеду в субботу утром, люблю, целую, Владимир». Вера обрадовалась как скорому приезду мужа, так и тому, что пятница, день встречи со Спаннокки (который обещал перед расставанием телефонировать послезавтра с утра), остается свободной. И в то же время огорчилась, понимая, что теперь, так или иначе, придется лгать мужу до тех пор, пока Алексей не сочтет возможным рассказать ему все. Вера понимала, почему Алексей не спешит с этим. Не потому что не доверяет брату (отношения между ними были самые что ни на есть сердечные), а потому, что понимает, как сильно Владимир любит Веру. Разве он согласится с тем, чтобы Вера принимала участие в чем-то рискованном? Да ни за что на свете! И никакой пользой для Отечества его убедить не удастся. Он непременно что-нибудь сделает – или запретит Вере встречаться со Спаннокки, или сам с ним встретится и наломает дров… Короче говоря, испортит все дело, и те жертвы, которые уже принесла Вера, окажутся напрасными. Нет, лучше пусть пока все остается так. Алексей умен и хорошо знает своего брата, надо прислушиваться к его мнению.
Спаннокки позвонил в пятницу ровно в десять. Только затих бой напольных часов в столовой (семейная реликвия семьи Холодных, привезенная из Вены прадедом Владимира), как зазвонил телефон. Опередив Клашу, Вера сняла трубку. Спаннокки, несмотря на то что разговор шел по телефону, сразу узнал ее голос и без предисловий перешел к делу.
– Жду вас в час дня в «Праге», – сказал он.
– Только не там! – не попросила, а взмолилась Вера, потому что встречаться со Спаннокки в любимом ресторане московских адвокатов было невозможно – непременно увидит кто-нибудь из знакомых и расскажет Владимиру. – В любом другом месте, но не там.
– Хорошо, – не раздумывая, согласился Спаннокки. – Тогда в «Баре» на Неглинном. Знаете такой?
– Знаю, – ответила Вера. – Это напротив Малого театра. Где я вас там найду?
– Зайдете и увидите! – хмыкнул Спаннокки. – Не Николаевский вокзал.
«Бар», в котором Вере до сих пор никогда бывать не приходилось, и впрямь оказался небольшим, всего на дюжину столов, заведением. По раннему времени здесь было пусто. Вера ожидала, что Спаннокки предложит поехать куда-нибудь для приватного разговора, но он не предложил и вообще ни о чем таком не заговаривал. Полтора часа расспрашивал Веру о ее знакомых, о том, где она бывает, о том, насколько широк круг клиентов Владимира… Даже девичьей фамилией матери поинтересовался, словно невзначай. Вера сразу же догадалась, что ее изучают, оценивают, так сказать, ее перспективы. Помня о том, что было говорено с Алексеем, она старалась вести себя как можно естественнее и говорила одну лишь правду. Какой смысл врать? Соврешь, например, что знакома с графом Комаровским, ректором университета, а Спаннокки попросит представить его Комаровскому. Что тогда? Про Комаровского, кстати, Владимир рассказывал, что тот нелюдим и даже мизантроп, хоть и выдающийся правовед, лучший в России знаток международного права.