Загадка XIV века
Шрифт:
Весь вечер Лаваль не отходил от герцога, умоляя не предавать Клиссона смерти. Трижды Монфор отдавал приказ отрубить пленнику голову или посадить в мешок и утопить, и дважды охранники снимали с Клиссона цепи, готовясь исполнить приказ. Каждый раз коленопреклоненному Лавалю удавалось в последнюю минуту отговорить герцога, напомнив ему, как он и Клиссон выросли вместе, как Клиссон бился за него при Оре. Как же он может убить его после того, как пригласил к себе, в свой замок, на ужин: «Не один принц еще так себя не обесчестил… вас возненавидит весь мир». Если же он хочет получить за Клиссона выкуп, Лаваль соберет большие деньги в городах и замках, либо предложит себя в качестве заложника.
На такое предложение Монфор наконец отреагировал. Он не хотел залога, но потребовал сто тысяч франков и передачу своим представителям двух городов и трех замков, включая Жослен, дом Клиссона, — тогда коннетабль будет освобожден. У Клиссона не было другого выбора, кроме как согласиться на эти условия. Он оставался в тюрьме, пока Бомануар ездил собирать деньги. «И я должен сказать, что такие дела случались, но не открою всего, что было, — замечает Фруассар, — ибо я пишу хронику, а не историю».
Известие об исчезновении коннетабля быстро распространилось, все поверили, что его убили, и решили, что экспедиция в Англию провалилась. Де Куси, Вьен и Сен-Поль в Арфлере и думать не хотели идти в поход без Клиссона, даже узнав, что он жив. Ужасный поступок герцога всех поразил, все расценили захват коннетабля как оскорбление короля, и о походе на Англию, похоже, забыли. Экспедиция со всеми кораблями, провизией, солдатами была вновь отложена, и потому возникает вопрос: уж не довольны ли были все заинтересованные лица подобной заминкой? Если заговор устроили для предотвращения экспедиции, то организаторы добились успеха — но только не Монфор, которому не хватало железной воли Джан-Галеаццо.
Как и церковный раскол, рыцарский разбой и отсутствие подлинной духовности у монахов, действия Монфора вели к разрушению устоев. Они имели ужасные последствия. Рыцари и оруженосцы с беспокойством говорили друг другу: «После того как герцог обманул этих нобилей, ни один человек уже не поверит принцу. Что скажет французский король? Такого позорного случая не было ни в Бретани, ни где-либо еще. Если бы такой поступок совершил бедный рыцарь, он был бы навеки опозорен. Кому же еще верить, как не господину?»
После освобождения, в сопровождении всего двух пажей, Клиссон галопом примчался в Париж. Он был в ярости, Клиссон так хотел добиться справедливости, что, согласно свидетельствам, покрыл за один день расстояние в сто пятьдесят миль и явился в столицу через сорок восемь часов. Король чувствовал, что задета его честь, и был готов к репрессиям, но дядья, которые до сих пор правили за него, не желали этого допускать. Они равнодушно отнеслись к злоключениям Клиссона, сказали, что ему не следовало принимать приглашения Монфора, тем более накануне похода на Англию, и отказались от каких-либо санкций против герцога. По этому вопросу в правительстве произошел раскол: с одной стороны были дяди короля, а с другой — коннетабль, поддерживаемый де Куси, Вьеном, Ривьером, Мерсье и младшим братом короля Людовиком. Де Куси настоял на том, чтобы король призвал к себе Монфора и заставил герцога отдать незаконно присвоенное. Дядья, недовольные влиянием Клиссона на короля и его близкими отношениями с де Куси и Ривьером, не хотели поднимать престиж коннетабля. А посреди этого противоборства случился еще один кризис.
Дерзкий молодой аристократ, герцог Гельдерн, совершил неслыханный поступок — оскорбил Карла VI: он объявил себя союзником Ричарда II, а стало быть, и врагом, готовым бросить вызов «тебе, который называет себя королем Франции». Его письмо было адресовано всего лишь Карлу де Валуа. Угрожающий жест, сделанный мелким германским князьком, правителем узкой территории, втиснутой между Мезом и Рейном, ошеломил французский двор. Хотя такому поступку можно было найти объяснение. Герцогу Гельдерну недавно заплатили за то, что он объявил себя вассалом короля Англии, и потому его вызов французскому королю, несомненно, был инспирирован англичанами.
Карл после первого шока обрадовался выпавшей возможности. Он осыпал посланника подарками и стал мечтать о личной славе, которая достанется ему в противоборстве с противником, и о том, что он «увидит новые далекие страны». Перед лицом двух опасностей — Бретань на западе и Гельдерн на востоке — совет долго спорил, что делать. Некоторые полагали, что жест Гельдерна не что иное, как «фанфаронство», и не хотели принимать его в расчет, однако де Куси снова заговорил о достоинстве не столько короны, сколько аристократии. Он утверждал, что если король не отреагирует на такие оскорбления, то другие страны посчитают французских аристократов людьми недостойными, поскольку они являются советниками короля и поклялись не уронить его чести. Возможно, он чувствовал, что Франция должна что-то сделать после того, как дважды отказывалась от нападения на Англию. Его заявление произвело впечатление на слушателей, и они согласились с тем, что он «понимает германцев лучше, чем кто-либо еще, поскольку он вел беседы с австрийскими герцогами».
На этот раз де Куси нашел союзника в лице Филиппа Смелого, поскольку тот был лично заинтересован в кампании против Гельдерна. Филиппу хотелось расширить территорию своих владений за счет Брабантского герцогства, находившегося между Фландрией и Гельдерном. Поощряя воинственность короля, он призывал Францию к войне с Гельдерном, однако совет настаивал, что сначала надо разобраться с Бретанью: дескать, если король и нобили отправятся воевать с Гельдерном, Монфор откроет дорогу англичанам.
Ривьер и адмирал де Вьен отправились на переговоры с Монфором, но получили резкий отказ. Герцог лишь повторял, что единственное, о чем он жалеет в инциденте с коннетаблем, — что он позволил тому уйти живым. Он не собирался извиняться за то, что захватил гостя: «человек может взять в плен своего врага, где бы тот ни находился». В бесплодных переговорах между враждующими партиями прошло несколько месяцев, и на протяжении всех этих отсрочек де Куси оказывал давление на совет. Решение вопроса повисло в воздухе, а под конец года ушел из жизни некогда главный возмутитель спокойствия — король Наварры Карл Злой.
После еще одной попытки отравления — на сей раз за нею стояли герцоги Бургундский и Беррийский — Карл умер ужасной смертью. Больной и преждевременно состарившийся, пятидесятишестилетний король мучился от озноба и все время дрожал. По совету врача, больного завернули на ночь в простыни, намоченные бренди, с тем, чтобы согреть его и дать пропотеть. Чтобы простыни не сбились, их зашили на манер савана, а когда ночью слуга наклонился над больным с зажженной свечой, чтобы обрезать нитку, ткань вспыхнула. Карл прожил еще две недели, но врачи не могли облегчить его агонию.
В новом году совет решил послать к Монфору де Куси, как бывшего родственника, чтобы договориться. Все знали, что нет более располагающего к себе человека, чем Ангерран, к тому же еще и обладающего большим влиянием. С де Куси должны были отправиться Ривьер и Вьен — «все трое очень умные нобили». Узнав об их приезде, Монфор понял, что если послали де Куси, значит, разговор предстоит очень серьезный. Он любезно принял гостей, предложил взять Ангеррана на соколиную охоту, проводил до комнаты, «разговаривая о многих посторонних делах, как это принято у аристократов, долго друг друга не видевших». Когда речь зашла о деле, однако даже знаменитые достоинства де Куси — убедительность и красноречие — поначалу не тронули Монфора. Он стоял у окна, смотрел на улицу и долго молчал, затем повернулся к гостю и сказал: «Откуда взяться любви, если не существует ничего, кроме ненависти?» А затем повторил, что жалеет лишь о том, что оставил Клиссона в живых.