Загадка XIV века
Шрифт:
После того как заговорили о требовании французов заплатить за Кале и о требовании англичан исполнить все условия договора при Бретиньи, стороны снова оказались далеки, как и прежде. «Последний город, который мы когда-либо отдадим, это Кале», — твердили англичане, французы же настаивали на том, что территории, решительно отказывающиеся от вассальной зависимости по отношению к Англии, не могут быть насильно к этому принуждены. На этой фазе переговоров каждая сторона скромно сняла с повестки свое главное требование, и тогда приступили к обсуждению более мелких вопросов.
Мрачный и подозрительный Глостер сопротивлялся каждому предложению. Он жаловался, что французы говорят на двусмысленном языке, слова в котором имеют двойное значение, и оборачивают все в свою пользу. Такими словами англичане, мол, не пользуются. Уже в те годы, как видим, стереотип хитроумного француза и простодушного англичанина использовался в обиходе. По настоянию Глостера англичане потребовали, чтобы все предложения французов были изложены письменно, англичане их внимательно изучат с тем, чтобы понять, нет ли в тексте двойного смысла. Затем они пошлют своих людей узнать, как понимают это французы, а уж после решат — стоит ли согласиться или отвергнуть предложение. Тем самым англичане затягивали переговоры на неопределенный срок.
Вот и настоящая причина, затруднявшая заключение мирного договора. Хотя английские лорды говорили по-французски, язык не был для них родным, и они не чувствовали себя в нем уверенно. Такой важный аристократ, как первый герцог Ланкастерский, написавший «Книгу божественных лекарств», сказал о своей работе: «Если мой французский нехорош, прошу меня извинить, потому что я англичанин и не слишком искушен в языке». Глостер сделал языковую проблему поводом для затягивания переговоров, но недоверие к французам было реальным. Еще со времен Карла V, манипулировавшего текстом договора при Бретиньи, англичане затягивали переговоры из страха быть обманутыми.
Герцог Бургундский пригласил на переговоры Робера Отшельника, который своим красноречием мог повлиять на Глостера. Святой человек страстно умолял герцога: «Ради любви к Господу, не отторгайте мир. Пока идет война, разделяющая христиан, к нам опасно приблизился Баязид со своими турками». Долг христиан, уверял Отшельник, объединиться против неверных.
«Послушайте, Робер, — ответил Глостер, — я не против мира, но вы, французы, произносите слишком много цветистых слов, которых мы не понимаем. По вашему выбору, они у вас могут означать и войну, и мир… вы прикрываетесь ими, пока не достигнете цели». Тем не менее Глостеру пришлось обуздать собственную непримиримость и повиноваться желаниям презираемого им племянника — молодого короля. Поскольку к согласию в отношении Кале так и не пришли, постоянный мирный договор казался по-прежнему недостижимым; однако некоторого прогресса удалось добиться — перемирие продлили еще на четыре года; за это время оспариваемые территории были переданы той или иной стороне, что расчистило путь к окончательному соглашению.
В июне во время обсуждения последних пунктов соглашения безумие вновь накрыло короля Франции. Как и в Амьене, во время первого приступа, вторая атака совпала с мирными переговорами. Возможно, больной испытывал нетерпение от затянувшейся процедуры. На сей раз приступ был серьезнее первого и длился восемь месяцев. До конца его жизни, которая продлилась до 1422 года, то есть тридцать лет после первого приступа, Карл периодически впадал в безумие, чередовавшееся с ремиссией. Приступы случались часто, что не способствовало стабильности государства, и возле полупустого трона не стихала борьба за власть. Все эти тридцать лет Орлеанская и Бургундская фракции яростно соперничали друг с другом и всякий раз призывали англичан, превращая Францию в беспомощное раздробленное государство, каковой она не была со времен битвы при Пуатье.
В 1393 году помраченное сознание короля одолевали темные тени — он не мог вспомнить ни как его зовут, ни кто он такой. Он не знал, что он король, что он женат, что у него есть дети и что его имя — Карл. У него были две ярко выраженные антипатии: геральдическая лилия, переплетенная с его собственным именем — когда та попадала ему на глаза, он в гневе пытался ее уничтожить, — и жена, от которой он в ужасе убегал. Если она приближалась к нему, он восклицал: «Кто эта женщина, вид которой мучает меня? Узнайте, чего она хочет, и освободите меня от нее, если можете. Пусть она больше меня не преследует». Когда на глаза ему попадал герб Баварии, он танцевал перед ним, делая грубые жесты. Карл не узнавал собственных детей, но признавал брата, дядей, советников и слуг, помнил имена тех, кто давно умер. Утешить монарха могла только печальная жена его брата Валентина, о которой он постоянно спрашивал и называл ее «дорогой сестрой». Такое предпочтение, естественно, подало повод слухам, подхваченным бургундской фракцией, дескать, Валентина приворожила короля, подмешивая ему какой-то слабый яд. Люди верили слухам о преступлениях Висконти, к тому же у итальянцев была репутация отравителей, вот и думали, что Валентина одержима амбициозными планами: мол, ее одиозный отец хочет, чтобы дочь стала королевой Франции.
Безумие в Средние века было нередким явлением, и его знали в разных ипостасях. Уильям д’Эно, племянник английской королевы Филиппы, «высокий, молодой, сильный, темноволосый и живой», был опасным маньяком, которого заключили в собственном замке на тридцать лет, причем большую часть времени руки и ноги больного были связаны. Тех же, кто был неопасен, обычно не запирали, они ходили среди людей, как и инвалиды, дурачки, золотушные и другие несчастные, часто в поисках излечения присоединялись к паломникам, идущим за исцелением в Рокамадур, к мощам святого Амадура. Многие врачи думали, что сумасшествие излечимо, и считали его естественным явлением, вызванным эмоциональным расстройством. Таким больным прописывали отдых и сон, а также кровопускание, ванны, мази, снадобья, приготовленные из металла, и хорошее настроение. Сумасшествие рассматривали также как недуг, ниспосланный Богом или дьяволом, и лечить его следовало либо заговором, либо с помощью выбривания креста на голове жертвы, либо привязыванием больного к алтарной перегородке, дабы состояние безумца во время мессы улучшилось.
Ни один врач и ни одно лечение во время последующих приступов Карлу не помогли. Неухоженному шарлатану со злыми глазами и псевдомистическим именем Арно Гийом позволили лечить Карла. У Арно была книга, которую Бог якобы дал Адаму, с помощью этой книги человек мог преодолеть все болезни, произошедшие от первородного греха. (Был в истории похожий человек по имени Распутин — тот, заручившись расположением царицы и придворных, утверждал, что болезнь цесаревича вызвана колдовством, однако, не сумев справиться с высшими силами, был убит.) Обращались и к другим знахарям, были использованы все средства, но ничто не помогало. Привлекали даже врачей из Парижского университета, которые должны были разоблачить и наказать «колдунов». Два августинских монаха, не добившись результатов от магических заклинаний и жидкости, полученной из истертого в порошок жемчуга, предложили сделать на голове короля надрезы. Когда это им запретили, монахи обвинили королевского цирюльника и консьержа герцога Орлеанского в колдовстве, а после того как те были оправданы, перенесли свои обвинения на самого герцога. В результате монахов привлекли к суду и пыткам, и те сознались в своей лжи, сказали, что они колдуны и прислужники дьявола. Их лишили клерикального статуса, передали в гражданский суд, после чего казнили.
Одержимость колдовством в случае с Карлом показала усиление веры в оккультные науки. Тревожные времена способствуют распространению веры в торжество зла, а в XIV веке верили в то, что зло с помощью дьявола творят отдельные люди или группы людей. Из этого же разряда и повышенное внимание к «ведьмам». К 1390-м годам инквизиция официально признала колдовство равносильным ереси. Церковь защищалась, ее разрывала схизма и осаждали несогласные, требовавшие реформы. Словно обычный человек, она чувствовала себя окруженной недобрыми силами, среди которых колдуны и ведьмы виделись посредниками, исполняющими волю дьявола. В это время, в 1398 году, теологи из Парижского университета торжественно объявили, что для колдовства нужен договор с дьяволом и что черная магия отравляет общество.
Жертвой таких настроений стал бедный сумасшедший король. «Во имя Иисуса Христа, скажите, — кричал он во время одного из приступов, — есть ли среди вас человек, кто в заговоре со злом, от которого я страдаю? Прошу вас, не мучайте меня, дайте мне умереть». После этого жалобного призыва, надеясь усмирить гнев небес, правительство издало распоряжение, грозившее богохульникам серьезными наказаниями и разрешавшее духовникам исповедовать осужденных на смерть заключенных. Парижские «Ворота ада» ( Porte de l’Enfer) были переименованы в ворота Сен-Мишель.