Загадочная история Бенджамина Баттона (сборник)
Шрифт:
На ней было легкое белое платье чуть ниже колен и веночек из резеды, перевитый сапфирными нитями. Ее босые розовые ножки отрясали росу с травы. Она была младше Джона - лет шестнадцати.
– Здравствуйте, - нежно позвала она.
– Я - Кисмина.
Что было Джону до ее имени! Он приблизился к ней, ступая все осторожнее - не наступить бы на ее босые пальчики.
– Мы с вами еще не виделись, - сказал ее нежный голос, а синие глаза прибавили: "И как же вы много потеряли!.." - Вчера вечером вы видели мою сестру Жасмину. А я отравилась салатным листом, - продолжал голосок, а глаза
"Я не могу на вас налюбоваться, - высказали глаза Джона, - я и сам вижу, какая вы..."
– Добрый день, - сказал его голос.
– Надеюсь, сегодня вы уже поправились.
– "Вы чудесная", - досказал его трепетный взгляд.
Джон заметил, что они снова идут по дорожке. Она предложила присесть на мох, и он уже не мог понять, мягко ему или нет.
К женщинам он был придирчив. Пустяковый изъян - будь то широкая щиколотка, низкий голос или даже очки - отрезвлял его до полного безразличия. И вот впервые в жизни рядом с ним была девушка, которая, на его взгляд, воплощала истое совершенство.
– А вы из восточных штатов?
– мило поинтересовалась Кисмина.
– Нет, - честно сказал Джон.
– Я из Геенны.
Или это слово ей ничего не говорило, или она не знала, как бы на это помилее отозваться, но она промолчала.
– А я осенью поеду учиться на Восток, - сказала она.
– Как вы думаете, мне там понравится? Я в Нью-Йорк поеду, в пансион мисс Балдж. У нее очень строго, но на уик-энды меня все равно будут отпускать домой - у нас свой дом в Нью-Йорке, - а то папа слышал, что там девушки прогуливаются парами и следят друг за другом.
– Ваш отец считает, что вы особенные, - заметил Джон.
– Мы и есть особенные, - отвечала она, и глаза ее гордо сверкнули.
– Нас никогда не наказывали. Папа сказал, что нас нельзя наказывать. Однажды моя сестра Жасмина, когда была еще маленькая, столкнула его с лестницы - и он встал, захромал и пошел. А мама - вы знаете, она так поразилась, - продолжала Кисмина, - когда услышала, что вы - ну, оттуда. Она сказала, что в детстве ей говорили - ну, сами понимаете, она родом испанка и воспитана по-старинному.
– А вы ведь здесь не все время живете?
– спросил Джон, стараясь не показать, что слова Кисмины его укололи. Ему как будто подчеркнуто намекнули, что он провинциал.
– Перси, Жасмина и я проводим здесь каждое лето, только будущим летом Жасмина поедет в Ньюпорт, а потом, осенью, даже в Лондон. Ее ко двору представят.
– А знаете, - помялся Джон, - я было сперва подумал, что вы такая простая, а вы очень даже светская.
– Ой, вовсе нет, - вскрикнула она.
– Ой, не дай бог. По-моему, они такие все ужасно вульгарные, правда же? Вовсе я не светская, ни чуточки. Еще так скажете, и я сейчас заплачу.
Она так огорчилась, что у нее губы задрожали. Джону пришлось дать задний ход.
– Ну что вы, это я просто так, просто пошутил.
– Да нет, потому что, если бы и светская, - не унималась она, - то ничего, пусть. Но ведь нет же. Я такая неопытная, совсем девочка. Ни курить не умею, ни пить и читаю одни стихи. В математике и в химии ну прямо ничего не смыслю. И одеваюсь очень-очень просто, совсем почти никак не одеваюсь. Вот уж кто не светская, так это я. По-моему, девушки должны расти, как цветы, и радоваться жизни.
– Я тоже так думаю, - от души согласился Джон.
Кисмина повеселела. Она улыбнулась ему, и непролитая слезинка скатилась с ее ресниц.
– Вы хороший, - доверительно прошептала она.
– А вы все время будете с Перси или немножечко и со мной? Вы только представьте - я ведь совсем-совсем ничего ни про что не знаю. Даже никто в меня еще не влюблялся. Да я и вообще-то мальчиков не видела - одного Перси. И я так бежала сюда, чтоб скорее с вами повидаться.
Крайне польщенный, Джон отвесил глубокий поклон, как его научили в Геенне, в танцклассе.
– А сейчас давайте пойдем, - пролепетала Кисмина.
– Мне нужно в одиннадцать быть у мамы. Вы даже ни разу не попробовали меня поцеловать. А я думала, мальчики теперь все такие...
Джон горделиво расправил грудь.
– Есть и такие, - сказал он, - но я не такой. И девушки у нас в Геенне этого не позволяют.
И они рядышком побрели ко двору.
6
Брэддок Вашингтон предстал Джону в ярком солнечном свете. Ему было лет сорок с лишним, лицо строгое и гладкое, сам коренастый. По утрам от него пахло конюшней - холеными лошадьми. В руке он держал простую березовую трость с опаловой рукоятью. Они с Перси водили Джона по здешним владениям.
– Вон там живут рабы, - его трость обратилась влево, к мраморной обители, изящно-готические очертания которой вливались в горный склон.
– Когда я был молод, на меня накатил нелепейший, бредовый идеализм. И я устроил им роскошную жизнь. Странно сказать, что у них при каждой комнате была кафельная ванная.
– Вероятно, - заметил Джон, посмеиваясь, - они ссыпали в ванны уголь. Мистер Шнитцлер-Мэрфи как-то рассказывал мне...
– До мистера Шнитцлера-Мэрфи и его рассказов лично мне нет никакого дела, - холодно прервал его Брэддок Вашингтон.
– Нет, мои рабы в ванны уголь не ссыпали. Им было ведено мыться с головы до ног каждый день, и они мылись. Попробовали бы не мыться - я бы их искупал в серной кислоте. Я прекратил все это по совершенно другой причине. Кое-кто из них простудился и умер. Вода для некоторых людских пород опасна - годится разве что как питье.
Джон рассмеялся было, но передумал и понятливо кивнул. Брэддок Вашингтон был человек опасный.
– Все эти негры - потомки тех, кого мой отец забрал с Собой сюда, на Север. Сейчас их сотни две с половиной. Вы, должно быть, заметили: они так долго прожили вдали от мира, что даже разговаривать стали на несколько невнятном наречии. Впрочем, некоторые говорят и по-английски: мой секретарь и еще двое-трое слуг.
– А это поле для гольфа, - сказал он, проходя по бархатной вечнозеленой траве.
– Как видите, сплошной покров - ни плешин, ни тропинок, ни рытвин.