Загадочная история Бенджамина Баттона (сборник)
Шрифт:
Его прервал слабый девичий взвизг.
– Ты что, не понимаешь?
– отчаянно прорыдала Кисмина.
– Проводка по всей горе!
В тот же миг Джон заслонился ладонями. На его глазах вся поверхность горы вдруг раскалилась дожелта, и огонь пронизал земляную оболочку, как свет человеческую руку. Еще мгновение сияла гора; потом она словно стряхнула истлевшую паутину и предстала черной пустошью, курящейся синеватым дымком, в котором была гарь растений и человеческой плоти. От авиаторов не осталось ничего - они исчезли так же бесследно, как пятеро, углубившиеся в гору.
Земля содрогнулась, и дворец поднялся в воздух, разламываясь на огненные глыбы и осыпаясь
11
К закату Джон и его спутницы достигли высокой скалы, пограничного столба владений Вашингтонов. Внизу лежала сумеречная долина, тихая и прелестная. Они уселись доедать остатки из корзинки Жасмины.
– Вот!
– сказала она, расстелив скатерть и сложив бутерброды аккуратной горкой.
– Правда, как аппетитно? Я и всегда думала, что есть вкуснее на воздухе.
– Ай-ай-ай, - сказала Кисмина.
– Жасмина у нас теперь совсем буржуазна.
– Ты вот что, - радостно припомнил Джон, - ты выверни карманы и покажи, что у нас есть. Если ты не сплоховала, то нам хватит до конца жизни.
Кисмина послушно запустила руку в карман и вытряхнула две пригоршни искристых камней.
– Ух ты, неплохо, - восхитился Джон.
– Некрупные, правда, но... Погоди-ка!
– Он поглядел камешек на солнце, склонявшееся к западу, и улыбка сползла с его лица.
– Да это же не алмазы! Что такое?
– Бот тебе раз!
– удивленно воскликнула Кисмина.
– Какая я глупая!
– Это же стекляшки!
– Знаю, знаю.
– Она рассмеялась.
– Перепутала ящик. Они с платья одной девушки, Жасмининой гостьи. Я у нее их выменяла на алмазы. А то все время драгоценные камни, никаких других.
– И все, больше ничего не захватила?
– Да вот все.
– Она грустно перебирала стекляшки.
– Они даже лучше. Как-то мне алмазы уж очень надоели.
– Ну что ж, - мрачно сказал Джон.
– Будем жить в Геенне. И ты до самой старости будешь попусту уверять соседок, что ошиблась ящиком. Чековые книжки твоего отца, к сожалению, тоже сгинули вместе с ним.
– Ну и что, ну и в Геенне!
– А то, что если я сейчас, в моем возрасте, вернусь с женой, то мой отец и золы-то мне не подбросит, как у нас говорят.
Вмешалась Жасмина.
– Я люблю стирать, - сообщила она.
– Я свои платки всегда сама стирала. Открою прачечную и вас прокормлю.
– А в Геенне прачки есть?
– простодушно спросила Кисмина.
– Конечно, - отвечал Джон.
– Как и везде.
– Я подумала - там у вас так жарко, и одеваться не нужно.
Джон засмеялся.
– Попробуй-ка!
– сказал он.
– Живо тебя упекут, не успеешь раздеться.
– А отец тоже там будет?
– спросила она.
Джон изумленно обернулся к ней.
– Отца твоего нет в живых, - хмуро отрезал он.
– С чего бы ему быть в Геенне? Ты спутала ее с другим местом - а его давно уже упразднили.
Они поужинали, свернули скатерть и расстелили одеяла.
– Такой был сон, - вздохнула Кисмина, глядя на звезды.
– Как странно: одно платье и жених без гроша!.. И звезды, звезды, - сказала она.
– Я раньше звезд никогда не замечала; Я думала, это чьи-то чужие бриллианты. Страшные они какие-то. И кажется, будто все приснилось, все, что было, вся юность.
– Приснилось, да, - спокойно заверил Джон.
– Юность всем снится, это просто помешательство от неправильной работы организма.
– Как хорошо быть помешанной!
– Так мне и объясняли, - мрачно сказал Джон.
– А теперь я не знаю, хорошо или нет. Все равно, давай будем любить друг друга, на год нас хватит. Тоже дурман и одержимость, и тоже всякий может попробовать. Все на свете алмазы, одни алмазы, и в них нам позволено разочароваться. Что ж, начну разочаровываться - вряд ли и в этом есть толк.
– Его пробрала дрожь.
– Запахнись-ка, девочка, а то ночь холодная, чего доброго, схватишь воспаление легких. Вот кто был великий грешник - тот, кто первый начал думать. Давай не думать - час, другой, третий.
И он завернулся в одеяло и уснул.
1922
Перевод В. Муравьева
Молодой богач
I
Начните с отдельной личности, и, право же, вы сами не заметите, как создадите типический образ; начните с обрисовки типического образа, и, право же, вы не создадите ничего - ровным счетом. Дело в том, что у каждого из нас есть странности, причем странности эти, под какой бы личиной мы их ни прятали, куда более многочисленны, нежели мы хотели бы признать перед другими и даже перед собою. Когда я слышу, как кто-либо громко утверждает, будто он "обыкновенный, честный, простецкий малый", я нисколько не сомневаюсь, что в нем есть заведомое, а возможно, даже чудовищное извращение, которое он решил скрыть, - а его притязания быть "обыкновенным, честным и простецким" лишь способ, избранный им, дабы напомнить себе о своей постыдной тайне.
Нет в мире ни типических характеров, ни многочисленных повторений. Вот перед нами молодой богач, и я расскажу именно о нем, не о его братьях. С братьями его связана вся моя жизнь, но он был мне другом. Кроме того, возьмись я писать про этих братьев, мне пришлось бы первым делом обличить всю напраслину, какую бедняки возвели на богачей, а богачи на самих себя, - они нагородили столько диких нелепиц, что мы, открывая книгу о богачах, неким чутьем угадываем, сколь далека она от действительности. Даже под пером умных и беспристрастных описателей жизни мир богачей оказывается таким же фантастическим, как тридевятое царство.
Позвольте мне рассказать об очень богатых людях. Богатые люди не похожи на нас с вами. С самого детства они владеют и пользуются всяческими благами, а это не проходит даром, и потому они безвольны в тех случаях, когда мы тверды, и циничны, когда мы доверчивы, так что человеку, который не родился в богатой семье, очень трудно это понять. В глубине души они считают себя лучше нас, оттого что мы вынуждены собственными силами добиваться справедливости и спасения от жизненных невзгод. Даже когда им случится нырнуть в самую гущу нашего мира, а то и пасть еще ниже, они все равно продолжают считать себя лучше нас. Они из другого теста. Единственная возможность для меня описать молодого Энсона Хантера - это рассматривать его так, будто он иностранец, и твердо стоять на своем. Если же я хоть на миг приму его точку зрения, дело мое пропащее - мне нечего будет показать, кроме нелепой кинокомедии.