Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев

Ножникова Зоя

Вместе со стольниками дожидаются на крыльце стряпчие. Этих человек восемьсот. Их, как и стольников, тоже отправляют с разными поручениями, в том числе и в другие страны, но они не могут быть назначены воеводами или послами. Очень большую часть ожидающих на крыльце приказаний составляют дьяки. Это народ грамотный, и грамота стала их ремеслом. Без них не может обойтись никто ни в военное, ни в мирное время, и роль дьяков могла быть иногда очень велика. Сутолоку создают беспрестанно перемещающиеся по кремлевской площади так называемые жильцы. Это дети дворян, дьяков и поддьяков, их почти две тысячи, из них каждый день по сорок человек ночует на царском дворе.

Толпа молодых людей, ожидающая на крыльце, то и дело расступается, давая дорогу старым боярам, окольничим и думным людям, которые не останавливаются на крыльце и проходят далее, в переднюю. Передняя гораздо важнее крыльца. В передней останавливаются бояре,

окольничие и думные люди, люди трех первых высших степеней старинной русской службы. Боярин — это самый старший, самый необходимый советник. Окольничий — как бы царедворец; они распоряжаются при дворцовых церемониях, при приеме послов, они главные лица во время путешествия государя, это чин, второй после боярства. Третий чин — это те, кто не достиг ни боярства, ни окольничества, но как бы живут в думе и участвуют в великокняжеском совете; это — думные дворяне. К этим трем чинам, участвовавшим в думе, примыкают думные дьяки — высшее звание, которого мог достигнуть не военный человек, а человек пера. Думных дьяков не больше четырех. Они находятся на глазах государя, он непосредственно пользуется их пером, их знанием дела и опытностью. Думные дьяки приобретают важное значение; особенно сильны они стали со времен Ивана Грозного, который, подозревая знатных людей во враждебных замыслах, преимущественно доверял дьякам, людям новым и пока незнатным.

^{Иван Грозный. Миниатюра XVII в.}

Бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки толпятся в передней. В соотношении силы и влияния между ними очень много тонкостей. Члены шестнадцати знатных родов имели право, обойдя низшие чины, поступать прямо в бояре. Таковы Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы. Члены пятнадцати не менее, казалось бы, знатных родов поступали сначала в окольничие, а только потом в бояре. Это фамилии Куракиных, Долгоруких, Бутурлиных, Ромодановских, Пожарских, Волконских, Лобановых, Стрешневых, Барятинских, Милославских, Сукиных, Пушкиных, Измайловых, Плещеевых, Львовых. Из этих тридцати одной фамилии двадцать были княжескими, и иностранным послам было полезно их различать, хотя разобраться, почему, к примеру, в 1663 году перед царем Алексеем Михайловичем Шереметевы, старинный московский знатный род, оспаривали у князей Трубецких первенство и обзывали их иноземцами — было решительно непонятно.

Полезно было присматриваться к молодым людям знатной фамилии, которых царь брал во дворец в спальники. Должность спальников состояла в том, что они спали у государя в комнате, человека по четыре, переменяясь посуточно, раздевали и разували государя. Из спальников члены первостепенных родов жаловались прямо в бояре, второстепенных — в окольничие и назывались комнатными или ближними боярами и окольничими.

Было любопытно наблюдать за многоголосой движущейся толпой на кремлевском крыльце и на площади перед ним. Там могло быть достаточно спокойно, и иностранцу, как бы случайно затесавшемуся в гущу русских подданных, следовало держать себя незаметно. Но нередко вспыхивали споры, ссоры, брань, потасовки, порой нешуточные, до проломленных голов. Тут неплохо было бы подоспеть умелому дипломату с утешениями, которые, если бы были приняты, могли бы позже откликнуться какой-нибудь пользой. Помнится, однажды удалось увлечь прочь из России сперва в Польшу, а потом в Голландию сына влиятельного дипломата Афанасия Лаврентьевича Ордын-Нащокина — стольника Воина Афанасьевича, которого отец выучил иностранным языкам, пристроил к хорошей должности при дворе Алексея Михайловича, а молодой человек преисполнился недовольства к русской жизни и в 1660 году бежал за границу, удачно прихватив с собой казенные деньги и, что оказалось гораздо более важно для его зарубежных доброжелателей, секретные документы. Такое, впрочем, бывало во все времена и при всех европейских дворах, ничего особенного в этом воспоминании Барон не увидел. Да и сам беглец, полный раскаяния, давно вернулся на родину, Бог с ним.

Тайная аудиенция, данная голштинцам

Вернемся лучше на тридцать лет назад и снова почитаем Олеария,который писал в 1634 году:

«5-го сентября.

Господа послы шлезвиг-голштинские вместе со шведскими были отведены к тайной аудиенции и с обычным великолепием совершили свой выезд. Их повели через верхнюю площадь Кремля налево — через помещение, которое, как

и в день публичной аудиенции, было полно старых осанистых мужчин, сидевших в золотых платьях и высоких шапках, — в комнату для тайной аудиенции. В этой комнате сидели четыре лица, коим было поручено дать нам тайную аудиенцию, а именно два боярина и два канцлера — все одетые в весьма великолепные одежды: их кафтаны были из золотой парчи и широко вышиты очень крупным жемчугом и драгоценными камнями; большие золотые цепи крестообразно висели у них на груди. У каждого боярина на голове находилась шапочка (вроде наших калотт [41] ), вся вышитая крупным жемчугом, с драгоценным камнем на верхушке. Двое других сидели в обычных высоких черных лисьих шапках. Послы были любезно приняты ими и приглашены сесть с ними рядом. Бояре сидели сначала на высшем месте, а именно позади в комнате у окна, где боковые скамейки сходились углом. Послов же посадили сзади у стены, а два канцлера заняли свои места спереди, напротив послов, на скамейке без спинки, каковые скамейки у русских общеупотребительны. Посреди этих усевшихся здесь господ стал и тайный его царского величества переводчик Ганс Гельмс. Что же касается наших людей и приставов, которые привели послов в комнату, то они должны были выйти в сени, за исключением двух секретарей и двух толмачей, которые, наряду с русским писцом, остались стоять здесь для записи протокола.

41

Калотта— небольшой круглый металлический шлем, который часто надевали западноевропейские пехотинцы под войлочные или суконные шляпы.

Едва господа уселись, как высший боярин задал вопрос:

— Достаточно ли снабжены господа послы едою и питьем и другими необходимыми вещами?

Когда выражена была благодарность за хорошее угощение и за изобилие всего, они встали, обнажив свои головы, и первый начал говорить:

— Великий государь царь и великий князь (далее следовало чтение всего титула, после чего все снова сели) велит сказать вам, королевским и княжеским послам, что он приказал перевести грамоты на русский язык, прочел их, да и вашу устную речь прослушал в публичной аудиенции.

Затем начал говорить второй (опять приподнимаясь, как и предыдущий):

— Великий государь, и проч., желает королеве шведской и князю голштинскому всякого благополучия и победы над их врагами и дает вам знать, что королевские и княжеские грамоты им прилежно про читаны и что их мнение им из грамот узнано.

Третий сказал с подобными же церемониями:

— Великий государь, и проч., узнал из грамоты, что вам в том, что вы будете говорить, надо иметь веру. Это и будет сделано, и его царское величество дает вам ответ.

Четвертый сказал:

— Его царским величеством они отряжены; чтобы узнать, каковы будут предложение и просьба послов.

Затем он прочитал имена тех лиц, которые назначены его царским величеством к участию в тайной аудиенции. Это были:

Наместник тверской князь Борис Михайлович Лыков Оболенский.

Наместник новоторжский Василий Иванович Стрешнев.

Два думные дьяка, а именно:

Иван Тарасович Грамотин, хранитель печати и обер-канцлер, и

Иван Афанасьевич Гавренев, подканцлер.

По прочтении всех этих имен все опять поднялись с мест, и королевский шведский посол господин Эрик Гилленшерна начал по-немецки, от имени ее величества королевы шведской, благодарить за то, что его царское величество допустил их на тайную аудиенцию; затем он прочитал свое предложение, или пропозицию, изложенную на листе бумаги. Когда после этого перешли к чтению еще и нашей пропозиции, оказавшейся несколько более длинною, а советникам показалось, что время уже затянулось, то они потребовали передачи обеих письменно изложенных пропозиций и пошли с ними наверх к его царскому величеству. Послы тем временем оставались одни в комнате для тайной аудиенции.

^{Заглавный лист антитурецкой листовки, сер. XVI в.}

Тут наши приставы и некоторые из людей свиты вновь вошли к послам. Немногим более чем через полчаса явился один подканцлер с сообщением: на этот раз с нас достаточно: мы можем опять ехать домой; пропозиции будут немедленно переведены, и тогда нам будет дан ответ. И вот мы опять поехали на наше место».

* * *

И вот, наконец, последняя публичная аудиенция, данная русским государем шлезвиг-голштинцам в их первый приезд в Москву. Олеарий,1634 год: