Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
Шрифт:
23. Горсей — виновник заключения Ричарда Силь-ка, его жены и детей и понесенной ими потери в 1000 рублей, так как Горсей устроил заключение в тюрьму этого англичанина, Ричарда Силька, его жены и детей, причем Сильк должен был заплатить царю 1000 рублей, что было подстроено Горсеем в отмщение за совет Силька Роберту Пикоку искать поддержки против Горсея в ком-нибудь из Боярской думы и держать себя осторожнее относительно лукавств и проделок Джерома Горсея.
24. Его боятся все англичане в России как общего доносчика. Он стал виною заключения многих в тюрьму, из-за чего люди нашей нации считают его общим доносчиком, и никто не хочет жить при нем добровольно, потому что он вместе с тем очень опасен и злобен в мести, если имеет на кого-нибудь неудовольствие.
Не следует ни в коем случае допускать Горсея вернуться
В своих ответных письмах Джером Горсейписал:
«Я торжественно заявляю перед Богом, что все мои заботы направлены ко всемерному и честному выполнению своего долга, без всяких стремлений к частным делам, что можно доказать и обнаружить вопреки подозрениям кого бы то ни было. Я делал все, что мог, хотя на мои неумелые старания могут косо взглянуть люди, дурно расположенные, если таковые есть в Компании».
Кончилась вся суета Горсея грамотой от русского царя к королеве:
«А Еремей [85] не ведомо для каких причин тайно из вашего государства выехал, и вы приказали послу своему в Английскую землю его прислать. И мы того Еремея с послом твоим, с Елизаром [86] , к тебе послали.
А Еремей за свое воровство жив быть недостоин, так как меж нас, великих государей, и меж тебя смуты делал. И вперед бы такие воры с гостями твоими в наше государство не ездили, чтобы от таких воровских смут меж нас порухи бы не было».
85
Отца Джерома Горсея звали Уильям, поэтому Горсея называли на русский манер Еремеем Ульяновым.
86
Елизар— Джильс Флетчер.
«Напрасно он суетится» [87] , — давно сказано было в 38-м Псалме. Барон вздохнул: ожидал Горсей в Московии многого, а получил в конце концов меньше, чем — кто знает! — имел бы, если бы вел дела честно, без притворства, вероломства и зависти.
Смотрите, чтобы кто не увлек вас.
Глава 6
После аудиенции, когда послы формально представились московскому государю, вручили ему верительные грамоты и изложили — устно и письменно — цель посольства, для приезжих иностранцев наступало новое ожидание. Впереди были новые аудиенции: явные, то есть открытые, на которых присутствовала большая толпа придворных, множество писцов, порой зарубежные гости; и тайные, или закрытые, совещания с узким кругом доверенных лиц русского правителя, куда, кроме строго подобранных переводчиков, никто не допускался. Впереди были встречи с высокомерными боярами и умудренными дьяками из разных приказов, с которыми следовало обсуждать вопросы, соответствующие делу, за которое отвечал каждый из них, будь то дела торговые, таможенные или военные. Впереди были встречи с земляками, жившими в Москве: купцами, дельцами, медиками, военными, лазутчиками и ремесленниками.
87
Пс. 38. 7.
Дипломатам предстояло тщательно обдумать, выполнима ли посольская миссия и если да, то как лучше поступить в ожидании монаршего решения, как в приватных встречах с русскими заручиться поддержкой нужных людей. Эту
Якоб Рейтенфельсписал:
«Тотчас же после первого приема послам и их слугам дозволяется, однако в сопровождении военной стражи, походить по городу, разрешается также и посторонним приходить к ним, объявив предварительно страже свое имя и причину прихода. В числе таковых весьма часто посещают приезжих знатные, подученные лица и, беседуя о разных обстоятельствах русских, представляют все в превосходном виде и сообщают все, что угодно, кроме истины. Поэтому большинство из побывавших в России привозят с собой поверхностные сведения и общераспространенные басни об этом государстве, так как в тайны московские им не удается проникнуть вполне удовлетворительно никоими, даже окольными, путями».
Но Олеарий,к примеру, утверждал совсем другое: «1634 год. 20-го августа наши приставы опять пришли к нам и сообщили:
— Его царское величество жалует нас: дозволяет выходить. Город нам открыт. Буде угодно ехать верхом, нам будут доставлены лошади. Разрешено также шведским послам и их людям приходить к нам, а нам к ним.
Это было большое чудо: ведь у московитов раньше существовал обычай, что никто ни из послов, ни из людей их, пока они находились в Москве, не смел выходить один. Даже если им приходилось справлять что-либо нужное вне дома, то и тогда стрелец должен был сопровождать их. Нам же из особого благорасположения, как и шведам, дана была эта свобода выходить без сопровождения стрельцов.
Когда русские услыхали, что наши господа охотно посетили бы шведских господ послов, то, на третий день после этого, пришли к нам приставы и привели шесть лошадей его царского величества и проводили наших послов к господам шведам. После этого мы зачастую сходились, не встречая ни малейшего противоречия со стороны русских.
У ворот нашего двора, правда, находился десятник или капрал с девятью стрельцами, но как только мы побывали на первой публичной аудиенции или, как они говорят, увидели ясные очи его царского величества, нам при уходе и приходе, приглашении и посещении гостей стала предоставляться полная или даже еще большая свобода, безо всякого со стороны русских противодействия».
Были среди членов посольства и такие, как молодой Николаас Витсен,не раз признававшийся в том, что проникал всюду, куда хотел, иногда переодеваясь в купеческую одежду, а иногда и этого не делая, а просто придавая себе деловитый вид человека, который не сомневается в своем праве идти туда, куда идет:
«Уловкой оставив стрельцов, которые охраняли наше жилище, и просто одетый, я направился ко дворцу, чтобы его хорошо осмотреть; я пробрался почти во все их приказы. В Дворцовом приказе было около трехсот писцов, они сидят в маленьких комнатках по четыре-шесть человек в каждой и пишут на свитках, лежащих на коленях. Я осмотрел и кухню, и весь двор, и помещение царя и царицы. Прошел весь дворец неузнанным, иначе ни в Кремль, ни во дворец нас не пускали».
Москва изнутри
Рейтенфельс сетовал, что трудно проникнуть в тайны московские. В действительности, — было бы желание, — это было не слишком сложно, и многим это удавалось. Барон прекрасно знал, что, выказывая хозяевам истинную заинтересованность и доброжелательство, можно многое узнать. Например, Ганс Айрман,который, не в пример Рейтенфельсу, прожившему в Москве несколько лет, провел в городе всего несколько зимних месяцев, успел увидеть своими глазами столько, сколько не каждому оказывалось под силу: