Загадочная Пелагея

Сухаревич Василий Михайлович

— Подвиньтесь немного, товарищи! Честь и место Федору Кузьмичу! А в голосе его слышалась обреченность.

ШОРТЫ

Два приятеля, оба преклонного возраста, гуляли по улицам некоего поселка в Крыму. Остановились у парикмахерской, где уже и без них толпилась стая небритых и нестриженых.

— Может, пострижемся? — сказал один.

— Давно пора, —

ответил другой.

Они заняли очередь, и сразу один из них стал семнадцатым, а другой восемнадцатым. В это мгновение рядом с ними остановилось такси.

— Чем здесь ждать целый час, — сказал более обеспеченный восемнадцатый, — поедем лучше в город и там пострижемся.

— Поедем, — сказал менее обеспеченный, но более легкомысленный семнадцатый.

Более осторожный восемнадцатый спросил таксиста:

— А ничего, что мы в шортах?

— Ходят по-всякому, — сказал таксист с циничной улыбкой, но приятели, к несчастью, ее не заметили.

Коварство таксиста обнаружилось в первой же парикмахерской. Объемистая мастерица трубно прокричала:

— Без штанов не обслуживаю! Пидить одягнится, а потим заходьте! — И она ожесточенно плюнула в угол со злым отвращением.

И тут самое разговорчивое в мире существо — очередь разъяснила приятелям, что они в этом городе нигде не постригутся: есть вроде бы постановление: тех, которые в шортах, не стричь! Семнадцатый, по профессии сатирик, произнес обличительную речь: как можно в курортном городе в разгар жаркого лета запрещать шорты, в которых ходит половина человечества? Шортоносители есть и у нас в стране, и не так уж и далеко, скажем, в Сочи или Гаграх, и по всему Кавказскому побережью Черного моря. Хотелось спорить, хотелось сразу отправиться в инстанции, но восемнадцатый как более практичный сказал:

— Ив инстанции не пустят! Но есть выход — пойдем в универмаг, купим какие-нибудь простенькие штаны и пострижемся.

Но как только наши косматые подошли к универмагу, перед ними выросла строгая мать-начальница в фирменном халатике.

— Куда?! В трусах не пускаем!

Тщетно объясняли друзья, что они не в трусах, а в шортах, и притом самых модных, замшевых, что ее мини-халат даже короче… В голосе распорядительницы послышалась грусть. Она пропела нежнейшим сопрано:

— Не доводите меня до крайности. — И показала милицейский свисток.

В мрачном молчании друзья зашагали по улицам.

— Давай возвращаться? — сказал порывистый семнадцатый. — Где-то здесь автобусная остановка.

Она действительно оказалась рядом, и автобус к ней сразу подошел. Сели все, и только перед друзьями распростерла руки кондукторша:

— Голых не возим! И как не стыдно — пожилые все-таки люди. Автобус отбыл. Не было сил даже для того, чтобы поскулить. И вдруг восемнадцатого — трезвого прозаика — бросило в фантастику.

— Идем в порт, — сказал он, — там, я слышал, сдают напрокат лодки-моторки. Возьмем моторку и доплывем.

И они пошли к морю. У его лазурных берегов было много посудин, но ни одного живого человека. Только лодки и катера лениво покачивались на воде, будто дразня наших путешественников. Откуда-то появился строгий восточный человек и тут же рассердился:

— Какие могут быть лодки — ночь на дворе! Море бурное? Какой безумец вас повезет…

— Стало ясно: мрак сгущается. Такси проносились мимо рывками, будто даже машины пугались замшевых шорт. Обратного пути не было. Но спасение пришло внезапно: это был диспетчер таксомоторного парка. Выслушав жалобный скулёж косматых, поднял свой жезл, остановил такси и просил довезти друзей до дому. Таксист, как все его собратья, завел что-то про обед, про вызовы. Тогда, гася природные инстинкты, скуповатый восемнадцатый выдавил из себя волшебные слова:

— Не пожалею!

Тут водитель не только посадил нестриженых, но и повез их на скорости, которая метко называется бешеной.

А в поселке друзей-ждал еще один сюрприз. В человеке, густо укутанном мыльной пеной, семнадцатый узнал знакомые черты.

— Мы, кажется, за вами?

— Да!

И друзья постриглись. Несмотря на шорты.

ПЕРВАЯ ЖЕНА

Это было еще в те времена, когда главнее бога не было никого — ни на земле, ни на небе. Но, будучи всемогущим и всеведущим, он уже осознал, что многие его творения явно несовершенны. Созданные в страшной спешке — ведь все на свете было сделано за семь дней, — они имели множество недоделок. И вот в разгар какой-то зойской эры бог приказал открыть мастерские усовершенствования, по-нашему говоря, ателье гарантийного ремонта.

Горели горны, кипятились краски, на полках лежали самые разнообразные запчасти: умы, характеры, голоса и другие мелкие детали. Всюду шныряли подмастерья-ангелы.

Здесь первым начал хулиганить царь зверей — лев. Он яростно хлопал себя хвостом по бокам и пищал тенором:

— Послушайте мой голос! Разве это звук? При моей-то комплекции верещать таким тенорком — это же позор! Нет, вы дайте мне бас профундо, дайте такой рык, чтобы кровь у всего живого леденела в жилах. А посмотрите на мои клыки! Разве это клыки? Я ими не только лань — лягушонка с трудом разрываю!

— Пожалуй, он прав, — сказал господь, почесывая бровь, — займитесь им, мальчики!

Богу всегда легко работать, потому что все его помощники — ангелы, да еще соскучившиеся от безделья. Они усадили льва в зубоврачебное кресло и такие клыки поставили ему, что хоть шпалы перекусывай. И голос поставили настолько устрашающий, что сам бог сказал:

— Уж больно страховидный!

— Не волнуйтесь, господи! Мы можем кое-что смягчить, — сказал самый серьезный ангел и набросил на плечи льва роскошный воротник. А самый веселый и озорной тут же на кончик хвоста прикрепил игривую кисточку.

— Мы сделали для тебя все, что могли, — сказал бог, — привет Африке!

И лев величественно и плавно шагнул из ателье, кокетливо поигрывая хвостом с новым украшением. Затем в ателье ввалился громадный самец-горилла.

— Это просто безобразие! — взревел он.

— Ты чем недоволен? — спросил господь.

— Всё и все меня толкают в люди — давай поскорей происходи…

— А что же здесь плохого? Человек и красивее тебя и умней.

— Кто тебе это сказал, господи? — вскричал горилла. — Конечно, ты этого можешь и не знать, но ведь идет эволюция, тут против Дарвина не попрешь. Я, например, все чаще и чаще начинаю задумываться. У меня даже дар провидения появился. И вот я думаю: а зачем мне становиться человеком? Пока я ничего не боюсь, а стану гомо сапиенс — и сразу начальства бойся, жены бойся. А войны, а атомные бомбы? И, главное, появятся впоследствии на земле такие особи, что люди станут их называть гориллами. А ведь только труд делает из обезьяны человека. Вот и выходит: трудись, трудись долгие тысячелетия — потом опять есть риск попасть в гориллы! Нет, нет, уж лучше я останусь таким, как есть. Поэтому и прошу тебя поставить мне разум поскромней. Чтоб я знал только своих жен и детей, и границы участка, где пасется мое стадо.