Загадочная Пелагея
Шрифт:
— Иду я с год назад по Ленинской, примерно возле чайной. Гляжу, по другой стороне наше чудо из чудес — Жозефина Аршинкина плывет. Хоть она и спряталась сейчас за доктора, но я скажу прямо: глаза от нее отвести трудно, поскольку есть на что посмотреть. Поэтому естественно, что я хоть и иду по этой стороне улицы, глаза кошу на ту. И что же вы думаете? Откуда ни возьмись, появляется этот жлоб Федька Балягин и расставляет свои ручищи во весь тротуар от дома до мостовой. Жоза останавливается. Воображаю, что он ей говорил, этот дурбалай, и что она ему ответила. Но только он вдруг хватает концы ее косынки и начинает стягивать. Представляете? У девушки глаза уже на лоб лезут, слезы хлынули, а он тянет. Это так он ухаживал. И тут появляется доктор. «Оставь девушку, негодяй!» — закричал он. Но разве Федьку остановишь?! Батальон надо вызывать! Федька же на весь поселок страх наводил. И на доктора он даже не оглянулся, а поднял ногу и, как жеребец, боднул его в живот. Тут уже и я кинулся в драку, подумал: убьет он сейчас медика. Но Юрий Николаевич, хоть и росту он небольшого, размахнулся нешироко, как резанет Федьку ребром
— Спасибо, Аркаша, — улыбнулся приветливо Егор Петрович. — Об этом все говорили, все этому радовались. Но не только на этом держится добрая слава нашего доктора. Вспомним хотя бы, как насаждал он бег трусцой. Начал он с того, что сам побежал. Вначале все на него косились, как на ненормального. Потом пристала к нему Наташенька, дочка главврача поликлиники Евсея Павловича, вон она, голенастая, сидит во втором ряду вместе со своим родителем. Говорят, они оба, она и Юрий Николаевич, на коленях стояли перед Евдокией Ивановной Карп, умоляя ее пробежаться с ними вместе. И вот, когда побежала наша уважаемая тетя Дуня — председатель поссовета, — то старые и малые с диванов поднялись. А если кто выговаривал Евдокии Ивановне — легкомыслие, мол, это, она, умница, отвечала: вон в Древней Спарте и цари бегали, а порядок был! Не скажу многие, но процентов десять — пятнадцать населения бегает теперь вслед за доктором.
Или взять другое дело. Попросили его учителя прочесть молодежи и старшим школьникам лекцию о половом воспитании, он сказал: «О половом читать не буду. Но если угодно, прочту кое о чем здоровом и прекрасном. И будут мои лекции называться для мальчиков «Рыцарь ты или ничтожество?», для девочек «В чем секрет очарования?». Видели бы вы, что творилось в этом зале, когда он свои лекции читал. Помещение по швам трещало. Очень хотелось и парням узнать, есть ли у них хоть задатки рыцарства, а из девчонок, естественно, любая понимает, что прожить ей без очарования все равно, что рыбе без хвоста. И теперь табунами ходят за доктором парни и девчонки — сотни у них к нему вопросов самых разнообразных.
Потом, как вы знаете, очень плохо было у нас с вызовами врачей на дом. Особенно мало внимания уделялось старикам… (Во втором ряду встает во весь свой могучий рост доктор Евсей Павлович.)
— Вы что же, собираетесь срамить меня на базаре?
— Уважаемый Евсей Павлович! Если помните, я это дело как народный контролер обследовал, и была очень неприглядная картина именно со стариками.
— Я пришел сюда на спектакль, а не на проработку. Слушать противно! (Евсей Павлович встал и вышел при гнетущем молчании зала. Его дочь Наталья осталась, хотя он ее тянул за собой.)
— И чего обижается человек! Ведь это факт. Малоинтересны были старики нашим врачам, а Юрий Николаевич — здесь об этом уже говорили — безусловно, нашел к ним подход. Знает, что они — народ особо мнительный. Вот и зайдет к иному раз-другой даже без всякой записи. Бывает, и посидит вечерком с каким-нибудь говоруном. Вот поэтому и уважение к доктору всеобщее от всех — от старого до малого. Не напрасно он уже и звание получил (голоса: «От кого?», «Когда?» «Какое?») Как это «от кого?» — от вас? Разве это не вы все чаще и чаще говорите о нем: доктор — человек хороший! Хороший человек! Вот это, я считаю, и есть самое наивысшее звание! И оно народное потому, что его только сам народ дает! И потому немудрено, Юрий Николаевич, что лучшую невесту поселка Жимерского мы тебе отдали. И не прячься, Жозефина, в том, что ты такая бессовестно красивая, твоей заслуги нет — природа тебя такой сотворила, и твое счастье в том, что хорошему человеку мы тебя отдали. И не думай, ради бога, что только отец с матерью тебя благословили, но и весь поселок был «за». И напоминаю я об этом опять не для попрека, а чтоб и в других краях ты любила и почитала мужа своего.
Вдумайся, обязательно вдумайся вот во что, Жозефина^ человек, когда он только решает стать доктором, уже за одно это уважения заслуживает — ведь он обрекает себя на службу самой пасмурной части человечества — больной, он ведь чаще всего и самый подозрительный и капризный, и смотрится плохо, и поступает нелепо, от него идет и плохое настроение и дурной дух. И человек, который собрался служить больным, заранее знает: ангельским терпением надо запасаться. И у твоего оно есть. Думаешь, мы не знаем, что родители твои поначалу были против вашего брака. Конечно, продавец из универмага, да еще в отделе одежды — князь во князьях, всех одевает и себя не забывает. Что для него доктор — низкооплачиваемый, и все! Но, видимо, Жозефина, ты девица умная, и как настоящая царевна потребовала: хочу за рыцаря своего и никаких гвоздей, он меня от Федьки спас! И пришлось родителям закатить свадьбу в ресторане на полтораста персон из торгового мира. Вы знаете, что дальше произошло, но это еще и еще раз можно как легенду рассказывать.
То, что доктор детдомовский и родителей у него нет, что он живет на частной квартире и перейти в дом невесты отказался, знали все. И вот наш поселок решил не дать своего доктора в обиду — и у него должно быть все, как у людей. И пока в ресторане шел пир, на двор, а точнее, в садик к Агафье Тимофеевне, Докторовой хозяйке, явилась добрая половина поселка, даже всегда неуловимые монтеры, слесари, плотники и сантехники. Они лихо сколотили столы, скамейки, подвели свет, установили магнитофоны с динамиками. И, кажется, не было ни одной хозяйки, которая не выгребла бы свои грибки, не поджарила кур или мясо. Даже моя болезненная старуха, и та полдня скубла своего любимого гусака, а потом полдня в печи его жарила. И вот, когда вернулся доктор с невестой из ресторана, в саду за столами, которые ломились от еды, молодых ждало, считай, уже все население Жимерок. Даже ресторанные гости к нам пожаловали. А какая была встреча — ни в сказке сказать, ни пером описать! Сама невеста сказала: «Здесь у вас мне больше понравилось!» А почему? Да потому, что все было от чистого, я бы сказал, любящего сердца. А какие были тосты, какие подарки! А музыка как грянула — в самой Москве, небось, было слышно. Ликовало все Жимерское, и сама луна молодым улыбалась. И теперь, когда он уезжает… (Голоса: «Да почему он уезжает? Хоть бы нам объяснили!», «Расскажите, не все знают!»)
— А с отъездом вот какая история. Известный всем вам Кузьма Рюхин, старого продмагазина заведующий, вконец разнуздался. Трое продавщиц и уборщица Анисимовна работают, а он все якобы за продуктами ездит. А сам сидит в райцентре в кафе «Космос» и пьет французский коньяк «Камю» и заедает студнем с хреном. А магазин нетопленый, дров не завез, и простужаются продавцы и покупатели. Доктор раз его предупредил, другой. А потом взял и выписал бюллетени сразу всем четверым работницам, в том числе и Анисимовне, у которой до сих пор в семьдесят лет железное здоровье. Кузьма ее спросил: «А у тебя что за хвороба?» «Женская», — ответила Анисимовна. «Да помнишь ли ты, когда женщиной была?» — схамил Кузьма. «Да рядом с таким, как ты, мужиком и любая забудет», — сказала Анисимовна и ушла. И пришлось Кузьме самому встать за прилавок, подтирать полы, а ночью добывать дрова, топить печи. Только после этого доктор всей торговле бюллетени закрыл. Но за доктора некому заступиться, а за Кузьму три начальника — выговор ему сделали. И тогда доктор позвонил в магазин и сказал Кузьме не своим голосом: едет ревизия. Но Кузьма настоящую ревизию за год учует — его не обманешь. Он доктора сразу узнал и пожаловался главному врачу поликлиники Евсею Павловичу. А тот, как вы видели, шутить не любит, юмор как лекарство не признает и назвал он нашего доктора Хлестаковым и авантюристом, позорящим всю медицину. («Что за чушь! Кузьму давно пора в бараний рог скрутить!», «Да доктору за это благодарность надо объявить!») Я тоже так думаю. Но кто это сделает? От Кузьмы все пьющие в зависимости, а их разве сочтешь. Но мне хотелось бы все-таки здесь узнать самое главное, что решил Юрий Николаевич, уезжает ли он или остается? (Голоса: «Он молчит!», «Жозефина хочет в большой город махнуть, чтоб своей красотой позадаваться!», «Срок его вышел — уедет!», «Тихо! Он что-то сказал!») Что вы сказали, Юрий Николаевич? (Голос: «Я подумаю!») Значит, есть просвет! А теперь, товарищи, вы будете смотреть комедию Николая Васильевича Гоголя «Ревизор», в которой как раз и рассказывается о том, что всегда, даже в самые темные времена на Руси, все гады тряслись от страху. А у хорошего, веселого, благородного человека в нашем Отечестве всегда на душе светло!
МИЛИЦЕЙСКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
Выступал недавно в сто двенадцатом отделении милиции города Москвы. После выступления меня задержали. Нет, нет, не подумайте худого, задержали местные юмористы, офицеры милиции, и сами стали рассказывать. А им, как нетрудно догадаться, такое приходится наблюдать в жизни, что не одному выдумщику — мастеру самого сверхфантастического и наиабстрактнейшего юмора даже во сне не приснится. Не дерите? Что ж, послушайте!
Коварный пес
Даже матерые алкоголики зовут их презрительно: непросыхающие. Для них проклятая влага — единственный источник жизни на земле. И вот двое именно таких работяг проведали, что в кабинете начальника цеха хранится спирт. После этого, как околдованные, они уже не могли уйти с завода. Затаились за станками и сделали стойку. Как только завод опустел, щелкнула отмычка, и непросыхающие вползли в кабинет начальника цеха, и сразу начался ожесточенный обнюх всех сосудов. Это лак. Это аммиаком отдает. Это вообще черт знает что. А это он! Он, родненький! Перекусить колечко канистры было делом секунды. Но затем — даже руки опустились: а вдруг во спирту какая-нибудь отрава разведена? Хватишь одну, а вторую, которая, как известно, пролетает соколом, уже никогда не поднять. Вот что жутко. И тогда тот, который в этой компании, видимо, был лидером, предложил: