Загадочная петля. Тайна последних дней Сергея Есенина
Шрифт:
Последние встречи с Есениным вызывали подобные чувства не только у Зинаиды Райх. Вс. Рождественский под гнетущим впечатлением от смерти поэта писал 29 декабря 1925 года В. Мануйлову: «Умер Сергей Есенин. Убил себя вчера ночью. <…> Есенина я видел пять недель тому назад в Москве. Уже тогда можно было думать, что он добром не кончит. Он уже ходил обреченным. Остановившиеся мутно-голубые глаза, неестественная бледность припухлого, плохо бритого лица и уже выцветающий лен удивительных волос, космами висевших из-под широкополой шляпы. Но я не думал, что так скоро». [12]
12
Мануйлов
А вот другое свидетельство близкого родственника поэта В. Наседкина: «Вид у него был ужасный. Передо мной сидел мученик: «Сергей, так ведь недалеко до конца». Он устало, но как о чем-то решенном, проговорил: «Да…Я ищу гибели». Немного помолчав, так же устало и тихо добавил: «Надоело все». [13]
«Ищу гибели», «ходил обреченным»… В нем была какая-то страшная усталость от жизни, надлом, который невозможно было ничем залечить. Жизнь, его жизнь, столь яркая и полная, вдруг сворачивалась в больно бьющий жгут усталости и апатии. Что может быть страшнее для поэта?
13
Наседкин В. Последний год Есенина. М., 1927. С. 28.
К тому же по-видимому в Есенине пробудились суицидальные наклонности, он неоднократно, по свидетельству А. Мариенгофа, пытался то ли по-настоящему, то ли чтобы обратить на себя внимание, покончить жизнь самоубийством. Есенин ложился под колеса поезда, резал вены осколком стекла, пытался заколоться кухонным ножом, что еще больше подтверждает версию постоянных мыслей о смерти, безысходности, тупике жизни.
Об этом очень точно написал Г. Чхартишвили: «Самоубийству предшествовал длительный период запоев и душевного нездоровья… Перед роковой поездкой в Ленинград Е. месяц находился в психиатрической клинике, однако по выходе оттуда (за неделю до смерти) снова начал пить. В ночь с 27 на 28 декабря в гостинице «Интернационал» (бывший «Англетер») покончил с собой: взрезал вены и повесился на окне. В 90-е годы появилась версия о том, что самоубийство Е. было инсценировано чекистами, однако это представляется маловероятным. Смерть Е. повлекла за собой целую волну самоубийств среди поклонниц поэта». [14]
14
Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство. М., 2001. С. 481.
«Я очень и очень болен…»
Такой жизнелюб! Разве мог он покончить жизнь самоубийством – он, полный «прекраснейших мыслей и планов»?! «Нет, это решительно невозможно», – говорят сторонники версии убийства Есенина. Столь жизнелюбивый и красивый внешне и внутренне, поразительно певучий и хватающий за душу чистотой стиха! Чьи строки подобны «хулиганству озорника на околице деревушки» (И. Эренбург), чьи «стихи свежие, чистые, голосистые» (А. Блок). Разумеется, такой портрет Есенина не позволяет даже предположить, что он мог добровольно покинуть этот мир.
Доказательство факта убийства – процесс чрезвычайно тонкий и сложный, профессионализм здесь крайне необходим. Нет более тяжкого и страшного преступления, чем лишение другого человека жизни. Сам же факт убийства Есенина приобретает политический характер – ведь убитым оказался человек, которого будут называть «душой России». Конечно, можно, как Эдуард Хлысталов, устанавливать факт убийства по фотографии, которую ему «прислал кто-то неизвестный», а затем, поправ все данные судебно-медицинских исследований, напрямую указывающих на факт самоубийства Есенина, просто взять и «изобрести» убийц, предварительно избивших поэта. [15]
15
Хлысталов Э. Тайна гостиницы «Англетер»: История одного частного расследования // Москва. – 1989. – № 7. – С. 178–193;
Хлысталов Э. А. Тайна гостиницы «Англетер». М., 1991.
Действительно, из жизни не уходят просто так, моменту принятия такого решения обычно предшествует сильный нервный стресс, какие-то высказывания по поводу смерти или «нелепости жизни», состояние безысходности, тупиковости, бессмысленности дальнейшего существования. Естественно, все это замечают и окружающие, а поэтому в случае подозрения на самоубийство, впрочем равно как и на убийство, следователь всегда тщательно опрашивает тех, кто встречался с покойным в последние дни и тем более часы. Был ли сделан такой опрос в отношении Есенина, были ли взяты показания у тех, кто общался с ним перед кончиной?
Показания сняты со всех, кто так или иначе был близок к Есенину последние дни. И все они – обратите внимание на это – говорили о тяжелом состоянии его духа. Впрочем, никто не упоминает о том, что поэт прямо говорил о желании самостоятельно уйти из жизни, но в ряде случаев (мы на этом остановимся чуть ниже) такого может и не быть, если стремление к смерти является интегральным компонентном миросозерцания человека.
Жизнелюбивый, стремящийся к постоянному воспроизведению этой жизни человек редко кончает жизнь самоубийством просто так, из-за «временного помрачения сознания». Но тема смерти, мимолетности жизни и даже желания поскорее покинуть эту землю проходит лейтмотивом через все творчество Есенина. Вот стихотворение 1914 года:
Все встречаю, все приемлю,Рад и счастлив душу вынуть.Я пришел на эту землю,Чтоб скорей ее покинуть.Он еще далек от светских салонов, имажинистов, трагических любовных переживаний. Он не так давно перебрался из провинции в центр, но уже в 1916 году в Царском Селе читает именно эти стихи Н. Гумилеву и А. Ахматовой, вероятно полагая, что они лучше всего выражают его кредо.
Но, может быть, это только некое «поэтическое позерство», желание подчеркнуть философскую глубину своего стиха? Но нет, эта тема повторяется многократно, в разных вариантах, в разных измерениях, как в прямом, так и завуалированно-символическом смысле, причем последний проявляется все больше после его знакомства с имажинистами. Болезненная тоска по неизбывности жизни и примат самоцельного образа должны обернуться, следуя имажинистам, неким новым формосмыслом, близким к надрыву. Об этом и говорит Декларация имажинизма: «Искусство, построенное на содержании… должно было погибнуть от истерики».
Отчаяние в его строках и высказываниях нарастает в 1921–1922 годах, именно тогда его молодая бесшабашность жизни внезапно оборачивается тяжкими переживаниями и ударами судьбы, его философско-тоскливые рефлексии о «радости над умираньем» (1918) постепенно превращаются в уверенность, что «может быть, и скоро мне в дорогу бренные пожитки собирать» (1924), и все вокруг предвещает ему гибель: «И березы в белом плачут по лесам. Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?» (1925). Психологически он уже готов уйти.
Смерть пережита им многократно, пройдена в чувствах, строфах. Она для него приемлема и даже логична не только как разрешение внутреннего конфликта, но и как прозрение, как скорейшее завершение безумной жизненной игры. И это действительно – единственно возможное завершение озарения, которое, как ему кажется, он прочувствовал: «И прозревшие вежды закрывает одна лишь смерть…»
Смерть для него становится мерилом самого ценного: «Синий свет, свет такой синий! В эту синь даже умереть не жаль» («Исповедь хулигана», 1920). И вот появляется «Черный человек», где тема абсолютной опустошенности, краха доведена до болезненного предела: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен…»