Загадочная петля. Тайна последних дней Сергея Есенина
Шрифт:
Но нам могут резонно возразить – не всякий человек, который размышляет о смерти, обязательно должен покончить жизнь самоубийством. В конце концов, возможно в ряде случае это просто поэтический прием, дабы, например, подчеркнуть конечность бытия как такового и выделить мимолетность жизни по сравнению с вечностью и безвозвратностью смерти.
Однако судебно-медицинская практика показывает, что нарастание суицидальных наклонностей происходит постепенно, причем они могут заметно усиливаться в разные периоды, например, под воздействием сильного нервного стресса, алкогольного опьянения, боязни собственной творческой несостоятельности и многого другого. Еще раз повторим, что суицидальные наклонности не обязательно должны разрешиться самоубийством, но их присутствие – один из верных признаков того, что трагедия действительно может произойти.
Помимо прямых упоминаний об уходе из жизни, хороший специалист в области психиатрии укажет вам на десятки и даже сотни символов смерти в творчестве Есенина. В основном они связаны либо с осенним умиранием природы, либо с отчаянием от «ушедшей молодости», либо присутствуют как выражение неуютности души в этом мире («Клен ты мой опавший…», «Отговорила роща золотая…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Мы все уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать…», «Неуютная жидкая лунность…» (1925) и еще десятки других), причем эта тенденция усиливается именно к трагическому 1925 году.
А еще – волна критики, попытки всячески «социализировать» творчество Есенина, придать ему некое «общественно-политическое» звучание, включить в социально-приемлемый контекст нового общества, а поэту приходится все время избегать этой социализации. Именно в 1925 году на него свалились еще более злые обвинения в «яростном попутничестве». Чуть раньше Николай Бухарин в своих «Злых заметках» «высечет» Есенина зло и цинично: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни, так называемого «национального характера»: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни». Все это не могло не повлиять на весьма чувствительную психику Есенина. Поразительным образом Илья Эренбург, в целом очень позитивно относившийся к есенинскому дару, указывал, подобно Бухарину, на его простонародный характер: «Пафос его стихов далек от литературных салонов, он рожден теми миллионами, которые его стихов не прочтут, вообще чтением не занимаются, а, выпив самогонки, просто грозятся, ругаются и плачут».
Но вот еще один подозрительный момент, на который указывает целая группа «расследователей»: Есенин не оставил никакой предсмертной записки, что должно быть характерно для самоубийц. Осталось лишь одно стихотворение, весьма странного свойства и с весьма странным адресатом (он посвятил его своему другу и литературному секретарю Эрлиху). Нам объясняют, что вот, если бы осталась очевидная предсмертная записка, где Есенин хотя бы намекал на причины своего ухода, где бы отдавал последние распоряжения своим близким и друзьям, где хотя бы указал на тех возможных обидчиков и гонителей, которые подтолкнули его к такому страшному шагу, – тогда точно можно было бы говорить о самоубийстве. Предсмертное стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» вообще оказывается, в устах некоторых исследователей, «подделкой» (об этом мы поговорим еще в отдельной главе), и никакой предсмертной записки просто нет.
Но, как показывает практика, самоубийцы далеко не всегда оставляют предсмертные записки, хотя, действительно, это весьма характерное явление. Также следует учитывать, что сам характер ухода человека из жизни соответствует особенностям его личности, состоянию его сознания и т. д. Еще раз напомним – как указывают некоторые его современники, в том числе Анатолий Мариенгоф, – у Есенина было несколько попыток самоубийства (то есть у него действительно присутствовали суицидальные наклонности), но никто не упоминает, чтобы он оставлял какие-то предсмертные записки или распоряжения.
К тому же, если считать последнее стихотворение подделкой за счет имитации его почерка, почему бы неким виртуальным убийцам просто не подделать предсмертную записку, в которой, скажем, обвинить некоего недруга, что поступки того и стали последней каплей в решении о самоубийстве?
Кстати, почему-то никто из современников Есенина не сомневался в подлинности этих стихов. Какие бы смыслы не приписывались последнему стихотворению Есенина, оно воспринималось всегда как органичное продолжение его творчества. Более того, существовало опасение, что некоторые особо экзальтированные натуры последуют примеру Есенина, в том числе и под воздействием его стихов. Например, В. Маяковский, опасаясь этого, указывал, что «никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь».
Возможность самоубийства и даже стремление к нему неоднократно упоминались современниками поэта. Вот еще в октябре 1913 года, то есть до начала многих надломов в его жизни, Есенин пишет своей знакомой Бальзамовой: «Я не могу придумать, что со мной, но если так продолжится еще, – я убью себя, брошусь из своего окна и разобьюсь вдребезги об эту мертвую, пеструю и холодную мостовую».
Более того, обратим внимание, что именно повешение как способ ухода из жизни рассматривалось Есениным. Стюэль Стоке в книге «Айседора Дункан. Интимный портрет» (1928) приводит слова Дункан: «Есенин всегда угрожал нам, что он покончит с собой. На одной вечеринке, которую я устроила в Париже, он попытался повеситься. Когда мои гости вошли в гостиную, они застали его висящего на лампе (с потолка). Но он не был мертв. Итак, они просто засмеялись. Они сказали мне, что я напрасно волнуюсь, что он старается просто напугать меня». [16]
16
Обзор Г. Маквея. ЦГАЛИ.
В судебно-медицинской и судебно-психиатрической практике известно, что обычно самоубийцы заранее формируют у себя в сознании способ ухода из жизни, хотя нередко это и не присутствует на осознанном уровне. Делается это нередко безотчетно, но мысленно фиксируется и проявляется в сам момент самоубийства как решение уже созревшее. Мы указывали на то, что Есенин неоднократно «проигрывал» в своем сознании не только сам уход из жизни, но, видно, даже его способ.
Итак, как мы видим, сама возможность самоубийства Есениным предполагалась и даже разыгрывалась. Но – возразим сами себе – это еще автоматически не означает, что поэт должен был покончить собой. Безусловно, это так: у любого потенциального самоубийцы даже с ярко выраженными суицидальными наклонностями существует множество сдерживающих факторов, например, привязанность к семье и близким, незаконченность какой-то работы или исполнения миссии, нежелание принести боль другим людям, порою – просто боязнь боли и многое другое. Вместе с этим существуют и факторы, усиливающие суицидальные стремления, в частности, психологическое истощение и усталость, многофакторность и многоплановость проблем, которые стоят перед человеком в конкретный момент, прогрессирующее психическое заболевание и т. д.
Так страдал ли Сергей Есенин каким-то психическим расстройством, которое прогрессировало в последний период его жизни, чем можно объяснить его решение о самоубийстве? Прежде всего заметим, что сам по себе это вопрос крайне тонкий, и сегодня он не имеет очевидного решения, поскольку от потенциального пациента нас отделяет временной отрезок более чем в восемь десятков лет.
Вообще же к утверждениям о «психическом заболевании» Есенина следует подходить крайне осторожно. Такой вывод невозможно подтвердить на основе лишь нескольких стихотворений или «странного» поведения. Следует учитывать и характерные особенности личности, связанные с поэтическим творчеством Сергея Александровича. Легкая возбудимость, резкие смены настроения, эпатаж, алкогольная зависимость нередко сопровождают жизнь творческих натур и являются скорее продолжением самого творчества, нежели признаком серьезного психического заболевания.
Вообще, как у любой легко ранимой натуры, у Есенина очень часто бывали моменты упадка и отчаяния, кажущейся полной беспросветности жизни. И началось это не внезапно, не в последний год, а присутствовало на протяжении уже многих лет, вероятно, с момента его приезда в Петербург, а затем и в Москву. Он мог впадать в уныние, которое, впрочем, сменялось бурными периодами творчества. Но он всегда стремился быть оцененным, принятым и боялся утратить свой дар. Его первая жена Анна Изряднова описывает один из таких периодов, когда Есенин только приехал в Москву и работал помощником корректора в типографии И. Д. Сытина, то есть задолго до своего поэтического взлета: «Настроение было у него упадочное – он поэт, никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать, отец журит, что занимается не делом, надо работать». Но как только его начинают активно печатать в 1915–1917 годах, это в целом снимает нервный стресс, хотя в дальнейшем периоды уныния будут повторяться все чаще и чаще.