Загадочное дело Джека-Попрыгунчика
Шрифт:
— Ехал бы ты домой, Монти, — ты и шагу не сделаешь в этом чертовом месиве!
— Не берите в голову, босс; будем плестись, как сонные мухи, но я вас довезу куда надо. Без паники. Лезьте в кэб.
Бёртон побрел вслед за Пеннифорсом вдоль обочины. Взобравшись в кэб, он спросил:
— Найдешь Монтегю-плейс?
— А то! Ее же назвали в честь меня, верно?
Самым чудесным образом — потому что это казалось совершенно невероятным — Монтегю Пеннифорс действительно нашел Монтегю-плейс, хотя для этого ему потребовалось не меньше часа. Бёртон дал ему щедрые чаевые и, как следует обдумав свои дальнейшие действия, попросил его заехать к нему завтра утром или, если смог не рассеется к утру,
Со вздохом облегчения исследователь ступил на порог своего дома.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон жил на Монтегю-плейс, 14, уже больше года. Это было обычное четырехэтажное здание с дополнительным цокольным этажом. На каждом этаже размещалось по две-три комнаты, а цоколь оставался безраздельным царством миссис Энджелл: там находились ее гостиная, загроможденная картинами в тяжелых рамах, декоративными тарелками, украшениями, всяческими безделушками и сувенирами, спальня, ванная, кладовка и кухня, где пожилая дама проводила немало приятных для себя часов. На кухне имелось все, что только может пожелать хозяйка, и даже больше, потому что покойный мистер Томас Франклин Энджелл был рьяным технологистом и талантливым изобретателем-любителем. Он разработал и своими руками изготовил множество кухонных и других домашних приспособлений, причем уникальных, хотя ему и в голову не приходило попробовать запатентовать их. Вдова с гордостью говорила Бёртону, что весь ее этаж «битком набит выдумками Тома», но исследователь был все время занят и не удосужился полюбопытствовать, как живет его хозяйка и что у нее в комнатах.
В конце прихожей, прямо напротив лестницы, находилась дверь, ведущая в пустой двор, огороженный высокой стеной. В конце двора стоял сарай, раньше служивший конюшней, а сейчас превратившийся в неиспользуемый гараж.
На нижнем этаже располагались общая гостиная и столовая, в которой почти никогда не обедали.
Следующий этаж занимал Бёртон: тут был огромный кабинет, гардеробная, маленький туалет и пустая комната, которую исследователь давно хотел превратить в лабораторию и проявлять в ней фотоснимки.
Вверх по лестнице, чуть выше, размещались спальня Бёртона, ванная комната и спальня для гостей. Самый верхний этаж занимали библиотека, где хранилось огромное количество книг и рукописей Бёртона, и чулан.
Войдя в комнату, Бёртон увидел пять чемоданов, стоящих в ряд, и молоденькую служанку Элси Карпентер — она чистила камин.
— Иди, Элси, на сегодня хватит.
— Да, сэр, — кивнула она и послушно вышла. Девушке было всего пятнадцать лет, и она каждое утро приходила помогать миссис Энджелл по хозяйству.
На столе лежала записка. Бёртон прочел:
«Четверг, 17 сентября 1861 года.
Дорогой Дик!
Я была у Фуллеров. Все ужасно. О Джоне они со мной даже говорить не захотели. Единственное, что удалось узнать, — его перевезли в Лондон. Они что-то скрывают, не хотят сказать правду. Может, обратиться к Родерику Мурчисону, чтобы он помог разузнать? Насколько мне известно, он сегодня днем уезжает в Лондон.
Я вернула твой багаж и уезжаю домой. Я послала болтуна к маме узнать, можно ли тебе, учитывая все обстоятельства, приехать к нам. Мама против. Ты не обижайся, милый, недовольство родителей растает, как только мы поженимся.
Буду у тебя в пятницу днем.
Скучаю.
Бёртон бросил записку обратно на стол, уселся и написал письмо лорду Пальмерстону. Он был уверен, что по его ходатайству премьер-министр обяжет сэра Ричарда Майена, главного комиссара полиции, подключить инспектора Траунса к делу Джека-Попрыгунчика.
Запечатав конверт, он вывел на нем «Срочно. Сверхважно. Лорду Пальмерстону»
Он сошел вниз, взял со стола в прихожей свисток, открыл входную дверь и трижды дунул в него. Через пару минут появился бегунок и, виляя хвостом, улегся у двери. Бёртон осмотрелся вокруг и заметил жестяную коробку из-под печенья, где лежал кусок окорока, — миссис Энджелл всегда держала в этой жестянке что-то съестное на случай, если придется звать бегунка. Бёртон поставил банку на порог, и собака с жадностью принялась есть. Закончив, она облизнулась, посмотрела на письмо, которое Бёртон протянул ей, и зажала его в зубах.
Бёртон нагнулся над ухом собаки и произнес:
— Даунинг-стрит, 10, Уайтхолл.
Бегунок сорвался с места и исчез в тумане.
Бёртон вернулся в кабинет и подошел к камину. Видимо, Элси давно разожгла в нем огонь, потому что он уже затухал, хотя угли еще светились. Бёртон пошевелил их кочергой, зажег сигарету и опустился в любимое кресло.
Что за день выдался сегодня! Бёртон с трудом осознавал произошедшее. Подумать только: еще вчера он мучительно размышлял, что делать дальше, и вот оно!
Откинувшись на спинку кресла, Бёртон закрыл глаза и позволил своим мыслям свободно бродить во времени и пространстве. Они перенесли его в 1841 год, когда он начал изучать арабский и когда Британская империя едва не распалась.
В тот год, после смерти королевы Виктории, правительство, возглавляемое лордом Мельбурном, впало в панику, и было от чего. Единственным законным наследником королевы являлся ее дядя, Эрнест Август, герцог Камберлендский и король Ганновера, пятый сын Георга III. Однако даже мысль о том, что он может получить британскую корону, казалась ужасной: семидесятилетний Эрнест, как и его отец, был сумасшедшим, это знали все. Ходили упорные слухи, что в 1810 году он зверски убил своего лакея, что у него имелся сын от принцессы Софии — его сестры! — и что он пытался изнасиловать леди Линдхерст. Он был ярым консерватором и его ненавидели все либеральные политики, которые находились у власти в последнее время. Кроме того, занятие Эрнестом трона вновь привело бы к слиянию королевских домов Ганновера и Объединенного Королевства, которые разделились всего три года назад, когда Виктория стала королевой.
Сразу же после убийства Виктории народ вывалил на улицы, протестуя против возможной коронации Эрнеста. Волнения охватили несколько городов. Возле парламента взорвали бомбу.
Правительство объявило о конституционном кризисе, отказалось короновать герцога Камберлендского и передало дело на рассмотрение совету из высших чиновников, среди которых был тогдашний министр иностранных дел лорд Пальмерстон. Эти люди обратили внимание на один законопроект, поданный в парламент в августе 1840-го, — Акт о регентстве, подготовленный в то время, когда Виктория забеременела, и разрешавший ее мужу, принцу Альберту Саксен-Кобург-Готскому, стать регентом в случае, если его жена умрет до совершеннолетия их ребенка.
Виктория недолюбливала Пальмерстона за его властность и стремление принимать решения, не советуясь ни с кем. Так он поступил и на этот раз. Увидев Акт о регентстве, он сразу понял: это то, что надо! По мановению рук этого политического трюкача и его единомышленников, членов совета, Акт о регентстве вступил в силу не с момента рождения, а с момента зачатия наследника. Документ поспешно подали в парламент, который единогласно одобрил его.
Это была чистой воды авантюра.
Нерожденный ребенок умер вместе с Викторией, поэтому с Актом или без него принц-регент не имел прав на трон. Одного трюка оказалось мало, потребовалось переписать конституцию.