Загадочные края
Шрифт:
– Идёт. – Он не стал торговаться. – Сейчас принесут серебро.
Из внутренних помещений появился высокий седобородый крепыш, которого уже нельзя было назвать молодым, но и старым – преждевременно, он принес увесистый сундучок, который хозяин Свёерхольма отпер ключом, висевшим у него на поясе. Мужчины принялись взвешивать на маленьких весах серебро, Алклета же тем временем послала одну из девушек за полотняной рубашкой и велела отдать её новой рабыне. Та быстро оделась, натянув белёное полотно поверх голого тела – больше ничего из старой истрёпанной одежды ей не оставили, только ещё обувь. Девушка оделась, но продолжала стоять на прежнем месте неподвижно, даже не пытаясь выяснить, куда ей теперь идти. На вид хозяйка дала бы ей лет восемнадцать, но террианка держалась уж слишком уверенно, спокойно, с достоинством, необычным для невольницы и просто невозможным для соплячки. В её странных глазах плясали алые блики – отсветы живого огня.
– Подойди сюда, – мягко велела Алклета, и девушка, не торопясь, подошла. – Итак, как тебя зовут?.. Кстати, я слышала, у вас носят совсем другую одежду, а ты оделась уверенно.
– Я привыкла.
Голос у неё оказался приятный – звучный, мелодичный, и при этом лёгкий, он, казалось, мягко повисал в воздухе, вовсе не принуждая себя слушать. Голос женщины, способной стать ласковой женой.
– Хорошо, – хозяйка добродушно рассмеялась. Она была прекрасной парой Сорглану, пусть не так властна, как он – госпожа смягчала строгий нрав супруга своей порой даже излишней мягкостью, а с отяжелевшего от возраста лица смотрели почти совершенно такие же, как у него, глаза, только что более тёплые. – Верхнее платье ты потом сошьёшь себе сама. Так как тебя зовут, я не расслышала?
– Инга.
– А торговец позвал тебя как-то иначе. Как-то так…
– Ингрид.
– Ясно. Назвал тебя так, как ему удобней?.. Ну, понятно. Ну что ж, сейчас Вильд отведёт тебя на кухню, там тебя хорошенько покормят.
– Я сыта.
– Да? А, судя по твоему виду, тебя морили голодом.
– Было по-разному.
– Так пойди и поешь…
– Я не хочу, – Ингрид равнодушно смотрела в стену.
– Отправляйся на кухню, Ингрид, – велел Сорглан, запирая в шкатулку остатки серебра. – Ты ляжешь там, на лавке. Ты выглядишь больно уж нежной, а я не хочу потерять деньги. Браслеты со своим именем я надену на тебя завтра.
Она на миг подняла глаза, холодно взглянула на хозяина и снова потупилась. Сорглан, конечно, сделал вид, что не увидел, но про себя подумал, что за новой рабыней нужен глаз да глаз, и не зря, наверное, на неё надели ошейник. Он отвернулся и махнул ожидавшей девчонке, мол, веди на кухню, как велено. Девчонка потянула новую невольницу за рукав.
Ингрид равнодушно последовала за ней. По неширокому коридору, пронизывающему нижний этаж, мимо короткой лестницы – чтоб скорей распоряжения хозяйки из её покоев достигали подсобного хозяйства – они вдвоём добрались до кухни, тёплой, предусмотренной на зимнее время. Летом кухарки стряпали под навесом во дворе, где и развернуться легче, и убраться. Впрочем, размерами зимняя кухня была не обижена, в гигантской печи крупные уголья ещё рассыпали густо-багровые искры, в рабочем углу горели два светца, а повариха, перебиравшая на полках коробки с приправами, видимо, снаряжала котел к завтрашнему утру. Очевидно, что с утра не слишком-то хочется лишний раз поворачиваться, а готовить надо много, на целую толпищу работников, потому лучше заранее намешать крупу, нарезать мясо и сало, солёные грибы, овощи, что там ещё можно сунуть, а утром, поставив на свежерастопленную печь, залить водой, покидать приготовленную снедь и всё.
Оторвавшись от созерцания своего хозяйства, повариха вопросительно поглядела сперва на Ингрид, а затем, поняв, что тут ничего не узнаешь, на приведшую её служанку, и упёрла руки в бока.
– Вильд, это что, ещё одна помощница хлеб есть?
– Это новая рабыня госпожи Алклеты. Вышивальщица. Но хоть она будет и не при кухне, откормить её надо.
– Её? – повариха смерила Ингрид презрительным взглядом, каким, бывает, здоровый, пышущий силой человек косится на больного. – Эти мощи? Да на неё больше хлеба пойдёт, чем на господина!.. Ладно уж. Сейчас найду чего-нибудь. Садись. – И указала Ингрид на скамью.
– Ещё господин велел её тут у печки спать положить и осторожней с ней, работой не нагружать. Она избалованная и изнеженная, как бы не померла. Она стоила дорого.
– Возиться с ней, – фыркнула повариха и махнула рукой. – Иди, Вильд, я дам ей одеяло. А ты, немощная, ешь. – И поставила перед ней горшочек.
– Я сыта, – мрачно ответила Ингрид.
– Вот как? – дородная женщина запрокинула голову и трубно расхохоталась. – Да она никак обиделась! Но-но, это уже глупость, что-то тебе не по статусу обижаться на подначки, девушка. Хлебом попрекать я тебя не собиралась, он не мой. Ешь!
– Я не обижаюсь на мелочи, – холодно ответила Ингрид. – Я сыта. Меня уже кормили.
Повариха помедлила и убрала горшочек. Улыбка никуда не делась из мельчайших морщинок, окружавших её глаза, и оттого они казались матерински-ласковыми.
– Ладно, раз есть не хочешь, стало быть, не помираешь. Вот тебе одеяло, ложись на этой вот скамье, да придвинь её к боку печки, чтоб теплее было – она будет греть всю ночь. Сейчас полость подстелю.
Полость оказалась козлиная, да ещё и изрядно вытертая, но Ингрид, уставшей только что не смертельно, да еще и разомлевшей в тепле, было все равно. Она перевернула шкуру мехом вниз, растянулась, завернула страдающее тело в шерстяное одеяло и провалилась в сон – глубокий, как бездна, и без следа сновидений.
2
До самого утра Инге все казалось, что она никак не может согреться, но так как спину подпирал стойкий жар печи, и холода быть не могло, она поняла, что это просто сон и, кроме того, свидетельство притаившейся болезни. К утру разболелось горло, потом голова, и все это было в равной степени плохо, потому что не только затрудняло жизнь, но и грозило повторением уже однажды перенесённого абсцесса. Здесь подобные вещи наверняка лечить не умели, а умирать Инга пока не хотела, несмотря ни на что.
Печь едва подостыла к утру, всю ночь сквозь сон Инга, намёрзшаяся во время остановок в лесу, следила за этим, но тепло, касавшееся её лица и рук, не прикрытых одеялом, успокаивало. Ещё не притишая света холодных звезд, в Свёерхольм заглянуло утро, и кухарка, подталкивая в спину зевающую чернавку, появилась возле печи. Инга подумала, села на скамье, поняв, что всё равно проснулась, и тщательно ощупала лимфоузлы. Болеть-то они, конечно, болят, но, кажется, пока не по поводу абсцесса. Глупо было бы помереть от какого-то нарыва, выжив полгода на рудниках, а до того – полгода на подтаскивании камня. Тело сильно ныло, будто избитое, но слабости, которая превращает кости и мышцы в кисель, к счастью не было. А она-то думала – дойдёт и свалится. И уже не встанет. Дошла. Не свалилась. А любую не слишком серьёзную болезнь лечит хорошая еда в сочетании с хорошей работой. Инга нашарила на полу свою разбитую обувь и принялась натягивать её на ноги.
Кухарка, углядев её, миролюбиво помахала мягкой и при этом – видно невооруженным глазом – по-мужски сильной ладонью.
– Да спи уж… Выспись.
Инга спокойно посмотрела на неё, а затем перевела взгляд на пустой дровяной ящик и прислонённые к нему топоры – поменьше и побольше. Первый был ей, вроде, по руке, второй тяжеловат, но оба очень хороши для рубки дров. Нагнувшись, она подхватила тот, что поменьше, и зашлёпала к выходу во двор, на ходу примеривая топорик к руке.
– Эй! – Оглянувшись, Инга увидела искреннюю, совсем необидную и в чем-то матерински-обеспокоенную насмешку. – Да ты топор-то удержишь в руках? В тебе ж душа еле держится!