Загадочные края
Шрифт:
– До утра? – усмехнулся, разглядывая почти обнажённое девичье тело, крепкий шестидесятилетний старик, одноглазый и без левой кисти.
– Давай до утра.
– Можно, ярл?
– Нет, – отрезал Скиольд. – Перебьёшься.
Ингрид вытащили из комнаты.
Скиольд, как только смог, налил себе пива, чтоб заглушить остатки болезненных ощущений, а потом пошёл посмотреть, что на этот раз привезли его люди – припасы и меха как раз выгружали с кораблей. Их было маловато, но на ту скромную сумму, которую ярл выручал со своего хозяйства, он мог жить сам и кормить своих людей, а богатства добывал другими способами.
Скиольд приказал распаковать тюки и принялся перебирать искрящиеся меха грубыми узловатыми пальцами. Лицо его помягчело и стало почти нежным – он испытывал особенную тягу к «мягкому золоту». Да и само золото он любил едва ли не больше, чем женщин – те вызывали у него только временную тягу, а потом презрение. Красивые игрушки, необходимые мужчине, чтоб получить наслаждение и сбросить напряжение, не более того. Золото же – это овеществлённая власть. Та, которую можно подержать в руках и запереть в сундуке.
Продукты он велел перенести в кладовые и поставил двоих доверенных людей, чтоб проследили за этим. Не углядишь за рабами – и, смотришь, пол-окорока пропало, а окорок – это не та еда, которая подобает слугам. Полотно же – льняное, конопляное и шерстяное, скатанное в тугие валики – он велел нести туда же, где будут храниться меха. Всё, что сделано человеческими руками, можно продать и превратить в золото или серебро.
С корабля в конце концов спустили и перепуганных девушек, и даже не двух – сразу трёх. Крестьяне Скиольда, стремительно бедневшие, всё чаще были вынуждены откупаться своими детьми, и с меньшим сопротивлением отдавали дочерей, потому что их ведь полагалось обеспечивать приданым, а в результате добро уходило в чужую семью. Каждый же следующий сын – опора хозяйству, лишняя пара рук, которая всегда пригодится. Единственная проблема, с которой уже успели столкнуться подвластные Скиольду деревни, заключалась в том, что молодым мужчинам перестало хватать невест, а из других поместий и соседних баронств в земли ярла дочерей мало какой полоумный отдавал.
Ярл оглядел девушек со всех сторон. Одна полненькая, помятая, другая тощая, совсем некрасивая, а вот третья ничего себе. Маленькая, ладная, хоть и не красавица, но очень-очень… За неё можно будет взять цену. Скиольд показал, чтоб девчонок повернули так и эдак. И дело тут было не только в том, чтоб всё до мелочи рассмотреть. Вчерашние крестьянки сразу должны понять своё новое положение.
Скиольд взял за плечо некрасивую девицу и насильно повернул боком. Плоская как доска, смотреть противно.
– Разве нельзя было найти что-нибудь получше? – недовольно спросил он того из своих людей, который возглавлял отряд, ходивший собирать подати в нынешнем году.
– У той семьи больше ничего и не было. Сын этим летом свалился с дерева, других дочерей нет. Я решил, что лучше это, чем ничего. – Боец равнодушно смотрел на крестьянскую девушку. – Да она крепкая и здоровая, а таких охотно покупают. Всё умеет что положено.
– Ладно, – пробурчал ярл. – Новости есть?
– От кого? – удивился его собеседник. – Все новости ты узнаёшь первым.
– Мало ли. От Сорглана, например.
– От графа? Разве он не в столице?
– Да в столице, в столице. Я просто спросил. Мало ли. – Скиольд снова посмотрел на девиц. – Ладно, пусть идут работают. Скажи на кухне, чтоб выбрали из них самую умелую. Заодно и посмотрим, что они могут. И предупреди: будут плохо работать, станут развлекать моих парней.
Скиольд обошёл будущих рабынь и поднялся на дощатый причал, на ту его часть, которую пока не занимали остатки дани. Он хмуро смотрел в серую воду, аккуратно отражающую облака, которые всё норовили затянуть небо, и думал о человеке, которого до двадцати лет считал отцом.
Сорглан всегда внушал ему трепет, и хотя возмужавший Скиольд старался давить это чувство в себе, остатки пиетета никуда не делись. Во-первых, граф был воином, как говорили, одним из лучших среди воинов империи, и мог бы добиться высокого поста, если б только хотел. Он не проиграл почти ни одной битвы. Только, как говорили, подвела его удача в паре мелких сражений, но и там он смог всё повернуть так, что эти поражения не лишили его армии и в итоге привели к победам. Во-вторых, граф был графом и имел огромное влияние в своих владениях и при дворе. Император относился к нему доверительно, а это многого стоило. В собственных же землях его власть почти ничем не была ограничена. Ещё и потому, что повиновались ему с радостью.
Старший сын Алклеты всегда завидовал своему отчиму, но больше всего на свете хотел бы быть на его месте. Он слегка презирал его за то, что тот провозгласил своим наследником чужого сына в угоду жене, что так снисходителен к рабам и слугам. Но нельзя было не признать, конечно, что он справлялся с ними, и отлично справлялся. Его люди по доброй воле шли за ним в огонь и воду, не оглядываясь, жена была покорна, несмотря на то, что количество поблажек, делаемых ей мужем, достигла, с точки зрения Скиольда, запредельного, недопустимого числа.
Ярл знал, что отчим никогда не бил его мать, ни разу не толкнул, не замахнулся, не оскорблял. Скиольд считал, что это глупость, но приходилось признать, что, несмотря на такое попустительно, жена не только не обманывала его, но и уважала, и любила, и слушалась. То же самое и с рабами. Этому Скиольд тоже завидовал, как и взгляду отчима, который почти всегда, когда они жили вместе, заставлял его прикусить язык. Сорглан был сильным человеком.
И, несмотря на свою внешнюю самоуверенность, ярл всё-таки боялся, что граф Бергденский явится сюда за приёмной дочерью. Скиольд не думал, что отчим действительно привязан к девчонке, скорее пойдёт на принцип. И он сомневался, что Сорглан посмеет что-то ему сделать, был уверен, что дальше разговора дело не пойдёт. Но этот разговор обещает стать чертовски неприятным. Ярл, не признававший никаких авторитетов, кроме себя, даже себе отказывался признаться, что отчим оставался для него каким-никаким, но авторитетом.
Мужчина смотрел в воду у причала, а сам всё думал о родителях. Об обоих. Он и не догадывался, что всё-таки по-своему сильно любит мать. И очень болезненно её ревнует.
Но себя, конечно, он любил больше.
– Эй! – вынырнув из глубин переживаний и размышлений, окликнул своих людей, которые толпились у вытащенного на берег корабля. – Скоро будете готовы?
– Вот-вот, ярл, – откликнулся один из них, весёлый, нахальный; он много себе позволял, потому что был побратимом Скиольда. Звали его Стейн. Ярлу нравилось его воображение и упорство – лучше него никто не мог вести допрос пленных.