Загадочный город
Шрифт:
Осмотр доски объявлений подтвердил тот факт, что Облонг успел познакомиться лишь с немногими из учителей, – при этом казалось, что ученики узнавали его поголовно. В перешептываниях за спиной он слышал фамилию Фласка.
В четвертом классе оказалось шестнадцать учеников, восемь девочек и восемь мальчиков. Заходя в аудиторию, они произносили: «Доброе утро, сэр». А некоторые даже говорили: «Доброе утро, мистер Облонг, сэр».
Облонг решил начать урок со вступительной речи, посвященной Гражданской войне в США. Но далеко он на этом не ушел.
– Девочки и мальчики, вы себе даже не представляете, насколько кровопролитной оказалась эта война, сколь сложные предпосылки стояли за ее началом и какими значительными оказались ее последствия. Попробуйте угадать, сколько молодых мужчин погибло в период боевых действий?
– Семьсот пятьдесят тысяч, – тут же отрапортовала сидевшая на первой парте девочка. – Плюс-минус.
– Тридцать процентов всех проживавших на юге белых мужчин в возрасте между восемнадцатью и сорока годами, – добавил ее сосед.
Облонг поперхнулся, теряя уверенность в том, кто кого учит, и к окончанию урока у него сложилось неприятное ощущение, что, несмотря на всю свою эрудицию, четвертый класс относился к внешней истории как к своего рода выдумке. Они живо интересовались статистическими данными, но не самой Америкой как реальным государством.
Мелкий утренний дождь c наступлением вечера превратился в мокрый снег, а когда стемнело, снег валил уже сплошной стеной. К тому времени, когда Облонг наконец добрался до дома, плоские крыши и некоторые менее опрятные тротуары уже застилало белое покрывало. Воспользовавшись одним из немногих навыков, приобретенных во времена своего деревенского детства, он разжег огонь и, разобравшись со стопкой сочинений, устроился у камина с томиком пасторальной поэзии, которая заставляла его собственные таланты бледнеть. Внизу на реке в темноте проступали белые пятна, в тех местах, где снег ложился на дрейфующие бревна. В такую непогоду стук в дверь показался совершенно неожиданным.
Облонг открыл дверь полному мужчине лет шестидесяти с небольшим, в вельветовых брюках, высоких кожаных ботинках, горчично-желтом твидовом пальто и черной фетровой шляпе, отороченной мехом в русском стиле. Ее незнакомец снял, когда протянул руку для рукопожатия. Облонг узнал того самого человека, который наблюдал за ним в «Душе подмастерья».
– Вы ведь Облонг?
Гость излучал дружелюбие и энтузиазм, его глаза весело поблескивали, а руки никак не находили себе места. Бросив пальто на спинку стула и оставшись в потертом твидовом пиджаке, он положил на стол холщовую сумку, из которой достал несколько бутылок «Особого крепкого старины Ферди».
– Лучший антифриз в городе, – с улыбкой пояснил он. – Фангин к вашим услугам, Годфри Фангин.
Облонг уставился на него непонимающим взглядом.
– Сноркел вычеркнул моя имя из списка знакомств. Подумать только, тридцать пять лет служишь верой и правдой, и что получаешь взамен? Вечное забвение! Вы еще попомните мои слова, когда проведете в Ротервирдской школе столько же лет. А ведь само собой разумеется, говорим: «Четвертый класс» – думаем: «Фангин». Говорим: «Фангин» – думаем: «Четвертый класс». По крайней мере, так было раньше.
Облонг горячо пожал Фангину руку.
– Ну зачем же тогда сдаваться? – спросил он. – Сам я никогда не просил назначать меня классным руководителем.
– А я никогда не просил меня от этой должности освобождать. Вот что бывает, когда выбираешь не тех друзей.
– Вы, случайно, не о Фласке? – вырвалось у Облонга.
Фангин уклонился от ответа.
– Я смотрю на бутылку, а бутылка смотрит на меня. В приличном обществе между нами должен стоять только бокал.
Облонг сбегал на кухню, а вернувшись, обнаружил, что Фангин листает стильную записную книжку, куда Облонг заносил все свои завершенные поэтические произведения.
– Надеюсь, это не для школы. Дети обычно предпочитают баллады. Они, знаете ли, тянутся к хорошему ритмическому метру, цепким рифмам и сюжетам погротескнее.
– Всего лишь пытаюсь докопаться до сути вещей, – с раздражением ответил Облонг.
Фангин похлопал себя по ляжкам и загоготал, после чего опустошил очередную бутыль темного янтарного пива.
– Ну, а у меня, выходит, с этим не срослось! Школа любезных бесед Фангина – ноль из десяти, последний отстающий. Кстати, об отстающих: как там поживают наши крохи-головорезы?
– С ними все в порядке, – смягчился Облонг: дружелюбие Фангина оказалось заразительным. – У меня сложилось впечатление, что они по вам скучают.
Фангин воспользовался комплиментом как возможностью помянуть бывших учеников, каждого в отдельности, и провернул все с такой тонкостью, что Облонг даже не понял цели инспекции.
– Нед Гули – хороший мальчик, когда не хулиганит.
– Внимательный, – подтвердил Облонг.
– Единственный ребенок в семье… Полагаю, что вы нет?
– Ну, на самом деле я тоже.
– Но, конечно, ваши-то родители живы-здоровы?
– Только отец, и тот уже живет в доме престарелых.
И так пошло-поехало, Облонг выбалтывал о себе значительно больше, чем Фангин сообщал о классе: всплыла на поверхность информация о его возрасте, отсутствии собственного дома, о его литературных амбициях и скромном учительском стаже, не говоря уже о многих других подробностях.
В конце своей разведки Фангин переключился с учеников на преподавательский состав. Теплые отзывы Облонга о Ромбусе Смите, Визи Болито и Грегориусе Джонсе, как, впрочем, и не самые лестные отзывы о Стриммере были встречены одобрительными кивками.
– С Джонсом особый случай, – сказал Фангин, сдержанность которого ослабевала под влиянием «Особого крепкого». – Он мог бы тоже считаться чужаком вроде вас.
– Неужели?
– Мы набрели на него на вылазке в Ротервирдском лесу. Он мчался сквозь лес, будто одержимый дьяволом, без какой-либо определенной цели – в старом рванье, ни денег, ни документов, даже полного имени не мог сказать, только «Гориус». Ромбус его приютил, сменил имя на Грегориус, а через годик-два сделал первым заведующим отделением физической подготовки – благородный дикарь превращается в учителя физкультуры! Гражданский переворот по всей форме. Грегориус Джонс – всеобщий любимчик.