Заговор бумаг
Шрифт:
Элиас внимательно слушал, не пропуская ни одной детали.
— Я поражен, — сказал он, когда я окончил свой рассказ, — Эта история показывает, насколько преступно обманчивы наши новые финансовые инструменты. Каждый следующий шаг заставляет лишь сомневаться в правильности предыдущего.
— В данный момент я мало в чем уверен. Возможно, «Компания южных морей» действительно мой враг, но также возможно, что все это время Блотвейт просто мною манипулировал. Возможно, что Уайльд планирует меня забить, но также вероятно, что он просто хочет нагреть руки на моем расследовании. Рочестер может быть как его партнером, так и его врагом.
— Что ты намерен предпринять? — Элиас всматривался в мое лицо с особым вниманием. По его взгляду я понял, что он изучает его с медицинской точки зрения.
— Навещу «Смеющегося негра», — сказал я. — Поищу человека Уайльда; может быть, мне удастся что-нибудь выведать.
— Зачем тебе человек Уайльда? Разве мы не убедились, что наш преступник — Рочестер?
— Не думаю, чтобы Уайльд играл в этом преступлении первую скрипку, но он проявил достаточный интерес к моему расследованию, и было бы удивительно, если бы он не утаивал от меня что-нибудь важное — не потому, что он замешан в этих убийствах, но потому, что по каким-то причинам ему выгодно, чтобы я продолжал расследование.
Элиас потер нос, поддразнивая меня.
— Откуда у тебя такая уверенность, что Уайльд не замешан в этих убийствах? Поскольку мы знаем, что имя вымышленное, разве не логично предположить, что Рочестер может быть не кем иным, как Уайльдом? В конце концов, кто еще лучше подходит для такого опасного дела, как распространение фальшивых акций Компании?
— Естественно, я думал об этом, — кивнул я, — но так ничего не складывается. Уайльд хотел, чтобы я продолжал расследование. Он подталкивал меня в сторону «Компании южных морей». Даже если предположить, что он дал мне ложные или неполные сведения, мы не можем сбрасывать со счетов такой простой факт, что он не стал меня останавливать. Кроме того, для Джонатана Уайльда не представляет никакого труда сделать так, чтобы меня арестовали или даже убили.
— Правда, — заметил Элиас, — тебя просто избили на улице.
Я задумался над замечанием Элиаса.
— Зачем Уайльду надо было избивать меня на людях, а потом пытаться очаровать в приватной беседе? — спросил я, частично самого себя, частично моего друга. — Он объяснил, что подчиненные ослушались его приказа, но им прекрасно известно, что бывает с теми, кто не подчиняется приказам хозяина.
— Я тебя понимаю, — пробормотал Элиас— Он хотел, чтобы окружающие видели, что его люди напали на тебя.
— Я тоже так думаю, — сказал я. — Но зачем? Может быть, потому что он боится Рочестера. Он хочет, чтобы я продолжал делать свое дело, но чтобы все думали, будто мы с ним не в ладах.
— Если он боится рассказать тебе то, что ему известно, поскольку Рочестер тут же поймет, что информация получена от Уайльда, можно предположить, что Уайльд знает то, чего не знает никто больше.
— Именно поэтому, — сказал я, — мне нужно встретиться с человеком Уайльда, Квилтом Арнольдом, тем, который шпионил за мной в кофейне Кента, когда я ждал, кто откликнется на наше объявление. Если мне удастся узнать, зачем Уайльд посылал туда Арнольда, мне станет более понятно, какую роль играет Уайльд,а это приблизит меня к Рочестеру.
— Ты действительно научился думать, как философ, — улыбнулся Элиас.
Я поболтал вино в своем бокале.
— Может быть. Но обещаю, что, когда найду Арнольда, я стану думать,
— Я прекрасно понимаю твои чувства, — сказал он, потирая раненое колено.
— Надеюсь, мне удастся его разрешить, Твоя философия позволила мне зайти столь далеко, но я не вижу, куда она может привести меня еще. Вероятно, будь я в большей степени философом, я бы давно покончил с этими неприятностями.
Элиас опустил глаза. Он казался взволнованным.
— Унвер, мы порой только и делаем, что подшучиваем друг над другом, но… Когда ты дрался на ринге, ты был лучшим бойцом, каких только видел этот остров. Вероятно, только благодаря нашему шотландскому шестому чувству я поставил в тот вечер на твоего противника, поскольку лишь безумец мог так поступить. Как боксер ты превратил спорт, который был уделом безмозглых животных, в искусство. Когда ты занялся поимкой воров, ты превратил ремесло, которое было уделом преступников и недоумков, тоже в искусство. Если философия перестала приносить плоды, возможно, причина не в том, что ты достиг предела в понимании философии. Я думаю, похоже, философия исчерпала свои возможности, и тебе следует полагаться на свой инстинкт боксера и ловца воров.
Мое лицо пылало от удовольствия, пока я слушал Элиаса. Он не часто говорил подобное, и его слова придали мне уверенности.
— Мой инстинкт говорит, что я должен найти того, у кого могут быть нужные сведения, и выбить их из него смертным боем.
Элиас улыбнулся:
— Доверься своему инстинкту.
Окрыленный словами друга, я покинул его дом и отправился к «Смеющемуся негру». Я сел за столик в задней части зала, откуда была хорошо видна дверь. Я задул свечи вокруг, чтобы не было видно моего лица на случай, если Арнольд посмотрит в мою сторону первым. Однако его нигде не было видно. Мне пришлось отогнать несколько шлюх и игроков, и скоро по залу стали шептаться, что в углу сидит мерзкий тип, который пьет недостаточно много, чтобы удовлетворить хозяина.
К одиннадцати часам стало ясно, что Арнольд не придет. Я расплатился и вышел. Не успел я отойти от кабака и на несколько шагов, как из темноты на меня бросилась тень. Возможно, я ждал возможности применить силу, но я выхватил шпагу и ударил ею по чьему-то плечу, прежде чем понял, что нападавшие были мальчишками, которые позарились на мой кошелек. Они не имели никакого отношения ни к убийцам, ни к Уайльду, ни к «Компании южных морей». Никакого заговора, просто ночной Лондон. Я отер клинок, смеясь над собственной паникой. Остальной путь мне удалось проделать без приключений.
В дневное время заведение «Бесстыжая Молль» представляло собой сырую дыру, в которой находили приют сонные пьянчуги да перешептывающиеся между собой воры, однако ночью оно полностью преображалось. Сразу за дверью меня встретила сплошная стена потных, нездоровых тел, и я с трудом протиснулся внутрь. В воздухе стояла вонь блевотины, мочи и табака. Посетителей «Бесстыжей Молль» с трудом можно было назвать весельчаками, ибо никто не ходит в кабак ради веселья. Туда ходят, чтобы забыться и обратить свои несчастья в бесчувствие. Тем не менее они делали вид, что получают от этого какое-то удовольствие. До меня доносились сотни разговоров, визг и нервный смех женщин, звуки разбиваемого стекла, и где-то в задних комнатах скрипач царапал смычком по расстроенной скрипке.