Заговор генералов
Шрифт:
Задание было не Бог весть какой сложности, и Воробьев разузнал все необходимое от симпатичной дежурной медсестры, которая не сочла за труд и сама отвела необычно заботливого милиционера в реанимацию и показала бокс, где под капельницей со льдом на лбу лежал тяжело травмированный парень. Посетовав на бренность человеческого существования и заодно приласкав походя кокетливый задок похотливой медсестрички, Воробьев многозначительно пообещал еще заглянуть, желательно к концу смены, тем более, что транспорт свой, а холостому человеку много ли надо!… С хиханьками да хаханьками проводила девица молодого капитана на первый этаж, к выходу из приемного покоя, махнула ручкой, мол, до утра, и убежала к себе наверх – продолжать скучное и неблагодарное дежурство.
А в это время наблюдательный милиционер давал полный отчет нарочному Хозяина обо всем увиденном в больнице. Того интересовало буквально все: во что одеты больные,
Наконец нарочный, как упорно называл его про себя Воробьев, принял решение. Раскрыв баул, он облачился в нечто напоминающее больничную одежду, натянул на лысину белесый парик и надел легкие тапочки. В карманы положил небольшие свертки. Вышел из машины и велел проводить его через приемный покой. Пока сам капитан отвлечет внимание санитаров, он сумеет пройти в больницу. Точно таким же образом его надо будет встретить и вывести ровно через пятнадцать минут.
Чтобы дважды не светиться, Воробьев решил вообще побалакать с санитарами, покурить, перекинуться парой-другой анекдотов.
Между тем пожилой человек, в котором даже его постоянный подельник Витек Куцый вряд ли с ходу признал бы Артиста, приволакивая ногу и сутулясь, поднимался в реанимацию. Мент описал все точно. Артист без труда определил «своего» пациента и, внимательно оглядевшись, шагнул за ширму. Его «дело» заняло в буквальном смысле считанные секунды: блеснула шприц-ампула с галоперидолом, как сказал Хозяин, очень мощным нейролептиком, быстрый укол в трубку капельницы – и пять кубиков стремительно покинули шприц. Через несколько минут после такого оглушающего наркоза последует остановка дыхания. Однако ждать результата своей «работы» Артист не стал. Воровато оглянувшись в коридоре, он быстро проследовал к лестнице и возле заплеванной и полной окурков урны остановился и закурил дешевенькую «приму».
Сделав несколько затяжек, поглядел на свои часы, выглянул в коридор и, не заметив никакой паники, стал спускаться в приемный покой. Капитан болтал с врачами за стеклянной перегородкой. Увидев Артиста, поднялся, отвлекая на себя внимание, и, небрежно попрощавшись, отправился служить дальше.
– Ну, как там? – не удержался Воробьев.
– А ты позвони своей бабенке-то и спроси, можно ли, мол, твоему подшефному завтра яблочков привезти? И вообще как он? Вот и узнаешь. Заодно и про пистон уточни, раз, говоришь, сильно охота ей. Телефон-то есть? Ну и позвони.
– Сейчас надо?
– Мне ничего не надо, я свое дело сделал, а тебе Хозяину докладывать, вот и соображай. Можешь отвезти меня на Ленинский, к Дому мебели, – причем сказал таким тоном, что у капитана и язык не повернулся возразить.
Сержант Криворучко молча вел машину. Воробьев, сидевший рядом с ним, мучил свой служебный телефон, поскольку хозяйскую трубку предпочитал без особой срочности не занимать. Наконец, после нескольких заходов, когда машина уже пересекала Гагаринскую площадь, ему удалось соединиться с дежурной в реаниматорской. Голос медсестры узнал сразу.
– Ну как твои дела, не надоело дежурить? – поинтересовался Воробьев. – Это я, Дима, ну, капитан, который заходил к вам сегодня. Что, уже забыла? А кто утром со мной собирался? – Он прикрыл трубку рукой и обернулся к Артисту: – Узнала… Слышь, Зинаида, я чего хотел спросить, может, нашему бедолаге фруктов каких-нибудь утречком прихватить? Или еще рано? Он как, спит? Глянь, не сочти за труд… – снова обернулся: – Пошла… О! Бежит!… Ну, чего?
Больше он не произнес ни слова, только выслушал несколько громких криков, почти воплей, за которыми последовали короткие гудки. Медсестра бросила трубку.
– Кранты, говорит, – спокойно констатировал капитан и, подумав немного, спросил у Артиста: – Как считаешь, стоит мне за ней заскочить поутряночке? Как-никак обещал. Да и утешить девочку неплохо бы, а?
– Я б так подскочил, – ответил Артист. – Может, чего путного расскажет. Конечно, оно все вроде чисто, да вдруг найдется, кому в башку стукнет экспертизу проводить. Хотя к завтрему ничего уже в крови не останется. А нынче им не до того. Чего ж, заедь, раз обещал бабе пистон поставить. Да и на будущее – глядишь, и пригодится. Не все ж нам тебя выручать… – И уже когда подъехали к Дому мебели в самом конце Ленинского проспекта и остановились возле подземного перехода, на который показал Артист, тот вышел из машины, но вернулся и, наклонившись к боковому стеклу, приспущенному Воробьевым, негромко сказал: – Хозяин велел передать еще, что дела о той бабе, что нынче хоронили, и об ее убийце, которого изволила убрать ваша милость, объединены в городской прокуратуре в одно дело и, скорее всего, будут закрыты: за смертью, так сказать, убивца. Это к тому, чтоб спал спокойно, поскольку на допросы больше вызывать не будут. Гуляй, капитан, – и неприятно, как-то по-клоунски, засмеялся.
– Трогай, – зло кинул Воробьев своему напарнику.
Машина резко отвалила от бортика.
Глава 6.
Старший следователь окружной прокуратуры Игорь Васильевич Парфенов тоже не спал всю ночь, но совершенно по иной причине. Подсказку Александра Борисовича Турецкого он в полной мере оценил лишь ранним утром, когда приехал домой с Таганки. Он собирался хотя бы немного поспать, побриться и поесть. Но сперва, конечно, смыть с себя этот отвратительный, рвотный запах гари, пропитавший не только одежду, но и волосы, и вообще все тело.
Стоя под горячими, тугими струями душа и словно смывая с себя усталость прошедшей бессонной ночи, Игорь мысленно перебирал цепочку событий, разглядывая каждое и так и этак, а затем, как в детском конструкторе, прилаживая одно к другому. Поначалу они довольно легко укладывались в ту версию, которую походя выдал «важняк». Но ведь всем прокурорским работникам было также отлично известно, что Турецкого, едва ли не с первых его шагов на данном поприще, называли «мастером версий». Говорили, что буквально по любому запутанному делу он мог бы предложить не менее дюжины взаимоисключающих версий, причем каждая из них казалась той единственно верной, которую и следовало разрабатывать. Но это уж такой дар. Как говорят про деньги в Одессе: или уж их есть, или – нет. И тем не менее всем было также известно, что любые, даже самые запутанные, многослойные дела «важняк» завершал в предельно короткие сроки. Чаще всего в таких случаях было обидно: с завидным мастерством выстроенное здание вдруг могло как бы само по себе взять да испариться, не разрушиться, а просто пропасть, находясь уже в недрах судебной машины. То фигуранты, видишь ли, оказываются не по зубам достопочтенной Фемиде, то с легкостью необыкновенной отстреливают наиболее опасных свидетелей, а прочие с завидным единодушием отказываются от своих первоначальных показаний, причем внаглую, словно бы издеваясь, но на самом деле сохраняя свою жизнь, обеспечить охрану которой родное государство попросту не может. Ну а после всего подобного, после неоднократных переносов судебных заседаний, уничтожения исполнителей и благополучного отъезда за границу под подписку о невыезде заказчиков, в конце концов для общего успокоения отпадала надобность и вообще в судебном разбирательстве. Вот последнее и бывало той самой главной наградой, от которой даже такие «важняки» при Генеральной прокуратуре предпочитали читать лекции в различных престижных академиях, да на самый худой, как говорится, конец – возглавлять охранные структуры или юридические службы многочисленных банков, совместных предприятий и прочих ООО.
И еще поразительный факт: чем выше (по своему положению) оказываются обвиняемые, тем наглее и грубее действуют противоборствующие следствию силы, словно заранее уверенные в полной своей безнаказанности. Действительно, а чего бояться, если тебя открыто поддерживают даже депутаты Государственной Думы! Это с их-то депутатской неприкосновенностью! И это наверху, то есть в тех сферах, на которые распространяется компетенция Генеральной прокуратуры. На нижних же этажах, где обычно бегают «следаки» из территориальных и всяких там окружных прокуратур, порой даже и видимость сурового Закона не ощущается. И не в том дело, что профессиональных кадров не хватает. Тут налицо заколдованный круг: опытных (то есть людей, служащих государству) кадров нет, потому что дела им валят, а платят вообще копейки (хоть и напрочь забыто это слово в русском языке); дела валятся, потому что опытных следователей в спешке заменяют студентами юрфаков, которые после одного-другого прокола уходят в фирмы вслед за старшими товарищами. И так без конца. Главная же беда состоит в том, что все без исключения плюют с высокого дерева на двусмысленные и слабые российские законы. Уголовники, прорвавшиеся в Государственную Думу, и их высокообразованные помощники-юристы с легкостью необыкновенной пресекают любые поползновения власти, направленные против организованной преступности и коррупции в собственных рядах. А поскольку преступность заметно начала менять формы борьбы за обладание собственностью и, в сущности, за захват государственной власти, новая российская мафия, которой даже старая, проверенная Сицилия годится разве что в младшие партнеры, приняла единственно верное для себя решение: капиталы, накопленные, естественно, преступным путем, должны быть полностью легализированы, а «братки» заменены «белыми воротничками». И в этом и есть главный и великий смысл всеобщего передела на одной шестой мировой суши. Только самозабвенный идиот мог этого не понимать.