Заговор графа Милорадовича
Шрифт:
Уже в ночь на 15 декабря о причастности к заговору Сперанского заявил арестованный С.П.Трубецкой на первом же допросе.
23 декабря 1825 года начала работу Следственная комиссия, и в тот же день на одном из первых допросов двадцатидвухлетний подпоручик А.Н.Андреев показал: «Надежда общества была основана на пособии Совета и Сената, и мне называли членов первого — господ Мордвинова и Сперанского, готовых воспользоваться случаем, буде мы оный изыщем. Господин же Рылеев уверял меня, что сии государственные
В таком же ракурсе 24 декабря имя Сперанского фигурировало в показаниях самого Рылеева, на следующий день — Каховского, ссылавшегося также на Рылеева. 26 декабря С.П.Трубецкой подтвердил, что сам надеялся на Мордвинова и Сперанского. Подполковник М.Ф.Митьков также показал, что «неоднократно слышал, что общество считало на подпору г-на Мордвинова и Сперанского».
30 декабря в протоколах отмечено: «Допрашиваем был лейб-гвардии Гренадерского полка поручик Сутгоф, который между прочим, показал, будто Каховский сказал ему, что Батенков связывает общество с Сперанским и что генерал Ермолов знает об обществе».
2, 3 и 4 января 1826 года Батенков, Краснокутский и Корнилович расспрашивались о Сперанском. Батенков отвечал: «чтобы я связывал общество с Сперанским и чтоб оно было с ним чрез меня в сношении — сие есть такая клевета, к которой нет ни малейшего повода и придумать я не могу… С г. Сперанским, как с начальником моим и благодетелем, я никогда не осмелился рассуждать ни о чем, выходящим из круга служебных и семейных дел» — и припомнил, как утром 13 декабря присутствовал при том, что Сперанский объявил своей дочери Лизе о предстоящем вступлении на престол Николая, выдав последнему следующую оценку: «это человек необыкновенный. По первому приему он обещает нового Петра» — раньше Сперанскому не случалось близко сталкиваться с этим гвардейским генералом!
Краснокутский и Корнилович подтвердили факт встречи со Сперанским вечером 13 декабря, причем их беседа происходила в присутствии других свидетелей в приемной сановника, в том числе — его дочери и зятя. Кроме того, Краснокутский провел время восстания со Сперанским в Зимнем дворце, издали наблюдая происходящее на Сенатской площади; это также было при посторонних и не сопровождалось никакими противозаконными беседами и тем более поступками.
Гласным дискуссиям положило конец заявление Рылеева 4 января: «Признаюсь, я думал, что Сперанский не откажется занять место во временном правительстве. Это я основывал на его любви к отечеству и на словах Батенкова, который мне однажды сказал: «Во временное правительство надо назначить людей известных». И когда я ему на это сказал, что мы думаем назначить Мордвинова и Сперанского, то он сказал: «Хорошо»» — звучит вполне по-библейски! Таким образом, слухи о причастности названных сановников вроде бы замкнуто циркулировали только внутри коллектива участников выступления 14 декабря.
Следствие, однако, на этом не остановилось, но Николай I распорядился выделить вопросы, относящиеся к замешанности высших государствнных чинов, в особое секретное делопроизводство. Его вел тот же чиновник, что и общее делопроизводство Следственной комиссии — А.Д.Боровков. В своих мемуарах этот последний отмечал, что все, относящееся к деятельности членов Государственного Совета Мордвинова и Сперанского, сенаторов Д.И.Баранова (об отношении которого к заговору нам ничего не известно), И.М.Муравьева-Апостола (отца братьев-декабристов) и А.А.Столыпина (зятя Мордвинова), а также генерала П.Д.Киселева, «было произведено с такою тайною, что даже чиновники Комитета не знали; я сам собственноручно писал производство и хранил у себя отдельно, не вводя в общее дело» — но более подробно он ничего не сообщил, а все материалы этого секретного дела исчезли!
Сохранились лишь слухи о том, что весной 1826 года Николай I всерьез задумался о возможности и необходимости привлечения к суду Сперанского (пересказаны, например, в мемуарах известного публициста, политического авантюриста и эмигранта 1860-х годов князя П.В.Долгорукова, бывшего в 1825 году еще в детском возрасте).
Были ли первоисточником сведений о причастности высших сановников только лишь Рылеев с ближайшими соратниками, пытавшиеся в последний момент перед восстанием повысить собственное реноме ради завлечения новых кадров — остается неясным.
Фактом была крайняя подозрительность, которую демонстрировал Николай I по отношению к Сперанскому, Мордвинову, Ермолову, Киселеву и генералам Воинову и Бистрому, хотя последние двое совершенно не упоминаются в показаниях декабристов как возможные соучастники. По отношению к Сперанскому и особенно Киселеву, позже ставшему одним из ближайших соратников царя, его недоверие с лета 1826 года сменилось на милость; карьеры же остальных более или менее круто закатились.
По возрасту старшим из них был Мордвинов — в 1825 ему уже исполнился 71 год. До 1828 года он тщетно пытался склонить Николая I к курсу на реформы. Старика не обижали — в 1834 году (к восьмидесятилетию) даже наградили за выдающиеся прежние заслуги графским титулом, но игнорировали; он умер в 1845 году, ничего не добившись за всю свою долгую жизнь.
Если слухи, распускаемые Рылеевым, базировались не только на его собственных домыслах (основанных на вполне известной репутации крупнейших политических деятелей), но и на сведениях, поступающих от понятного источника через Ф.Н.Глинку, то они являются весьма осторожными, приблизительными и намеренно неточными — как практически всякая информация о деятельности масонов, исходящая от них самих.
На самом деле в заговоре состояли деятели, сыгравшие в событиях 1825 года заведомо большие роли, чем указанные лица.
Это нетрудно вычислить и показать на основании анализа фактов, уже изложенных нами выше: когда дело действительно дошло до принятия решений и их осуществления, то неизбежные необходимые поступки полностью обнажили исполнителей!
Раздумья Милорадовича на тему что делать могли продолжаться еще долго, но этому пришел конец в апреле-мае 1825 года: заговор оказался под угрозой неотвратимого провала. Сигналом об этом стал упоминавшийся донос графа И.О.Витта.
Исход тяжких раздумий оказался вполне естествененным: если заговору угрожает опасность, то его руководители должны немедленно приступить к реализации своих замыслов — это незыблемый закон, отличающий настоящих заговорщиков от зудящих себе под нос оппозиционеров!
Угроза разоблачения подстегнула и цареубийц 1762 и 1801 гг., и Милорадовича.
А вот упомянутый заговор Тухачевского и Ягоды по этому совершенно точному критерию был заведомой «липой», что бы ни приписывал им Сталин и его подголоски — вплоть до сегодняшних. Если бы Тухачевский и прочие действительно были заговорщиками, а не только любителями оппозиционных бесед под выпивку, то они мгновенно среагировали бы на первый же арест любого участника заговора и первую же необоснованную попытку смещения кого-либо из них с ответственных постов!