Заговор королевы

Эйнсворт Уильям Гаррисон

— Безумный! — сказал вполголоса шотландец. — Да ведь эта сдача будет притворной. Бросьте шпагу. Я буду оберегать вас.

— Нет, если бы я повиновался вам, создалось бы впечатление, что я сдаюсь, а я скорее согласен умереть тысячу раз, чем дать этим проклятым французам повод смеяться надо мной.

— Так защищайтесь, — сказал Кричтон, обнажая шпагу.

— Если я паду от вашей руки, я умру смертью, которую сам избрал, — ответил Блунт. — Однако не подумайте, что я не буду защищаться. Я считаю слишком большим счастьем возможность скрестить с вами шпагу, чтобы не показать себя достойным этой чести. Но наши шпаги плохо подобраны. Я дерусь только равным оружием.

— Но ведь у меня шлем и кираса, а у вас нет ни того, ни другого, — заметил Кричтон. — Стало быть, преимущество на моей стороне.

— Смирно, Друид! — сказал Блунт, опуская собаку на землю. — Лежи смирно и не пускай в дело ни когтей, ни зубов. Шевалье Кричтон, — прибавил он, — если я буду убит, эта собака…

— Понимаю, — отвечал Кричтон, — я буду ее хозяином.

— Нет, я хотел сказать — убейте ее.

— Довольно разговоров, — раздраженно произнес шотландец. — Мои удары для людей, а не для собак. Еще раз говорю вам, защищайтесь.

— Святой Георгий, за Англию! — вскричал Блунт, описывая круг своей шпагой, блеснувшей как молния перед глазами зрителей. Но как ни был быстр этот удар, ответ шотландца был еще быстрее. Вместо того чтобы пытаться избегнуть удара или ожидать его на расстоянии, где его сила представляла большую опасность, он бросился на англичанина, парировал удар на полпути, и, хотя шпага вылетела из его рук, схватил левой рукой правую руку противника, а правой вырвал у него его огромный клинок. Это было делом одной секунды.

До сих пор Друид повиновался приказу Блунта и лежал смирно у его ног, но теперь он понял опасность, грозившую его хозяину, и с такой яростью бросился в ноги Кричтона, что, если бы они не были защищены сталью, шотландцу пришлось бы оставить противника, чтобы защититься от нападения собаки.

—Смирно! — бешено крикнул англичанин и, поставив ногу на спину Друида, заставил его лечь, несмотря на отчаянное сопротивление. — Вы победили, — продолжал он, обращаясь к шотландцу. — Я жду удара.

— Обезоружив вас, я сделал все, что хотел, — отвечал Кричтон.

— Я не сдаюсь, — продолжал Блунт. — Вы поступите лучше, если покончите со мной.

Едва произнес он эти слова, как его руки были внезапно схвачены и связаны за спиной двумя солдатами, незаметно подкравшимися с этой целью. В то же время петля, накинутая на шею Друида третьим солдатом, сломала сопротивление храброго животного.

— Не трогайте их обоих, — сказал Кричтон солдатам, — король сам решит их участь.

— Подойдите ко мне, шевалье Кричтон, — сказал Блунт, — я чуть было не позабыл передать вам…

— Я знаю, что вы хотите сказать, — прервал его шотландец, — все погибло.

— Сам дьявол тут замешан, — вскричал Блунт с печальным видом. — Значит, все мои усилия были напрасны. Я пришел сюда только для того, чтобы сообщить вам об этом.

— Не думайте больше об этом, — сказал шотландец, — а лучше успокойте вашу собаку. Смотрите, она так и рвется, того и гляди, задушит себя в петле. От ее жизни зависит ваша.

— Это правда, — отвечал Блунт, поняв слова Кричтона буквально, — вы правы. — И он тотчас же обратился к Друиду с энергичными словами, после чего собака мгновенно успокоилась и перестала рваться из рук державшего ее солдата.

ДВА ГЕНРИХА

Не желая встречаться с Беарнцем до свидания с королевой-матерью, Генрих III был рад всякому предлогу выиграть время и поэтому, вместо того чтобы приблизиться к Генриху Наваррскому, направился к пленному англичанину. Но его план был разрушен.

Генрих Бурбон уступил наконец просьбам и убеждениям Росни, который описал ему все бедствия, в которые упорство короля Наварры должно было повергнуть его самого, его народ и религию, и решил положиться на великодушие короля. Поэтому, как только Генрих III направился к Блунту, он пришпорил лошадь и поспешил к нему навстречу.

Встреча двух монархов внешне была самой дружеской и любезной. Хотя каждый из них втайне не доверял другому, оба сочли, однако, благоразумным принять вид безграничного доверия и дружбы. Притворство не было в характере откровенного и прямого Бурбона, но, зная по опыту вероломство Валуа, он был настороже, понимая, что только лишь действуя тем же оружием, что и Генрих, он может надеяться извлечь какую-либо выгоду из этого свидания. Приблизившись к королю, Беарнец соскочил с лошади и протянул руку.

Но Генрих III при его приближении заставил свою лошадь попятиться назад.

— Извините, брат мой, — сказал он с любезной улыбкой, — мы отсекли бы свою правую руку, если бы подозревали ее в ереси, и мы не можем согласиться пожать вашу руку, зараженную этой проказой, прежде чем не услышим от вас заверений, что вы прибыли сюда как блудный сын, чтобы признать свои заблуждения и просить снова принять вас в лоно нашей святой католической и апостольской церкви.

— Государь, — отвечал Бурбон, — я должен признаться, что мое положение очень сходно с положением той несчастной особы, о которой вы сейчас упомянули. Теперь у меня более забот, чем денег, более надежды, чем веры, более уважения к вашему величеству, чем к религии, которую вы мне предлагаете.

— И более любви к любовнице, чем к жене, — сказал Шико. — Вы правы, кум, наш Беарнец никогда не спасется, если только мы не вернемся к старой религии язычников, воздвигавших алтари Венере.

— Конечно, негодяй, я не буду еретиком в религии, в которой божество — красота, — отвечал, смеясь, Бурбон, — и в этой галерее святых красавиц, которых я там вижу, нет ни одной, которой я смог бы отказать в обожании.

— Ну, я могу назвать одну, — сказал шут.

— Попробуй!

— Королеву, вашу жену!