Заговор, которого не было...

Миронов Георгий Ефимович

Он опять застонал, приоткрыл глаза.

— Ишь ты, «шнур»-то наш оклемался? Счастливым будет...

— Не успеет, — рубанул Роман. И уже к Ильдару: — Что, мент поганый, жить хочешь?

Роман в левой руке держал удостоверение сержанта-водителя, а другой посвечивал на фотографию Ильдара в милицейской форме фонариком.

— Если кровь стереть с морды, сходство есть, — конста­тировал он.

— Так это ж он и есть! — удивился недомыслию брата Веня. Он шутку не понял.

Ильдар молчал и как

будто бы от слабости или от гордо­сти, но в разговор с бандитами вступать был не намерен.

Веня подошел, с силой ударил ногой в тугой кроссовке в спину Ильдара, норовя попасть в сочившиеся кро­вью раны.

— Попал, — обрадовался он.

Ильдар охнул и вновь замолчал, даже стона не слышно.

— Опять помер? — спросил брата Веня.

Но Ильдар все жил и жил. Хотя боль была невыносима. Ему хотелось от боли перестать жить, откинуться на пахну­щую полынью степную землю и спать, спать, спать... Что­бы боль уходила постепенно, а сладкий сон уносил вместе с болью и грустью по семье и холодный ужас перед надвига­ющейся смертью.

Но ни спать, ни помереть без боли ему было не дано.

Роман наступил на пальцы правой руки, увидев, что Ильдар дернулся всем телом, опять ойкнул, сказал:

— У тебя один шанс из ста. Я кодлан собираю. Стволы нужны. У тебя ксива на пушку. Поможешь ее заполу­чить — будешь жить, тебе решать.

Нуралиев молчал, глядя широко раскрытыми глазами в небо.

Что толку торопиться с ответом? И так, и так — убьют. Нет у него выбора.

Словно в подтверждение его вялых мыслей услышал визг младшего:

—Молчишь? И правильно делаешь. Все равно замочили бы мы тебя. И знаешь почему?

Ильдар молчал.

— Потому, что свидетелей мы с Ромой поклялись не ос­тавлять. Понял? И еще знаешь почему? Потому что ты — мусор. И пусть на одного мусора будет меньше. Ненавижу я вас всех, ментов поганых, ненавижу!

Ильдар бы и ответил, да сил не было.

—Что-то ты разговорился сильно, братан, — усмехнулся Роман. — А имена не имей привычки произносить. Понял?

— Так он не жилец все равно.

— Это без разницы. Еще раз имя назовешь при таком раскладе, палец сломаю. Один. За второй раз — второй. У нас так в колонии отучали лишние слова говорить.

— Да ты что, брат, ты что... Он же мертвый уже, давай кончать его, брательник. Что с ним судить-рядить: лучший мент — мертвый.

Он поудобнее перехватил рукоятку ножа и с размаху, с лихим кряком всадил тонкое лезвие в грудь Ильдара, тот зажался, свернулся клубком, инстинктивно закрывая жи­вот и сердце.

Роман для порядка тоже несколько раз ударил ногой — в позвоночник, в затылок, в висок, в лицо, — старался по­точнее бить, попадая в жизненно важные центры. Ильдар уже не стонал, когда Веня перевернул его и несколько раз ударил ножом в спину, шею, затылок.

Судебно-медицинские эксперты насчитают потом на теле Ильдара 38 колото-резаных ран грудной клетки, туло­вища и лица, ушиб головного мозга, ушиб спинного мозга, переломы 5—8-го ребер, множественные ссадины и гема­томы... Но это будет потом.

А пока...

А пока Ильдар Нуралиев умирал в степи, истекая кровью...

Кровь сочилась из многочисленных ран, питая сухие травинки ненужным им алым соком... Невыносимая боль в разбитой голове, раздавленных кистях рук, острая, прони­зывающая все тело боль в позвоночнике. Когда много бо­ли — это даже хорошо, потому что можно время от времени провалиться в небытие...

И тогда он видел, как льется молоко из крынки в круж­ку... Как потрескавшиеся от работы руки матери режут хлеб, прижав каравай к груди... И снова искры боли. И сно­ва темнота. И уже перед глазами — руки отца, сжимающие колун... И разлетаются на полешки сухие березовые чур­баки.

И снова искры боли... И снова провал в темноту. И кри­ки, крики... Мальчишеские крики... На волейбольной пло­щадке? На футбольном поле?

— Отдай!

Просьба паса?

И снова темнота и тишина.

Но крики были наяву. Только не паса просил один брат у другого.

— Отдай! Это мое!

Братья делили трофеи...

— Отдай, зачем тебе электробритва? Под мышками будешь брить, как баба? У тебя ж борода не растет, — на­смехался старший, откладывая из трофеев — вещей Нуралиева — электробритву.

— У тебя тоже не сильно растет, хоть ты и старше...

— Не твое дело. Часы тоже себе возьму. А вот автомо­бильные — забирай, носи на здоровье.

— На чем? На груди? — обижается младший брат.

— Где приспособишь, там и носи. Свобода, мать твою. Все, понимаешь, поровну: мне «бабки», тебе портмоне, — хохотнул он, бросая брату старенький бумажник из кожза­менителя и перекладывая 80 р. в карман ковбойки.

...В документах уголовного дела список взятых в ту кро­вавую ночь трофеев будет читаться так:

— магнитола — 200 р.

— автомобильные часы — 65 р.

— 11 кассет — 197 р.

— электробритва — 15 р.

—наручные часы — 45 р.

—деньги — 80 р.

—бумажник — 6 р.

—две бутылки водки...

Цена крови... Не так много времени прошло с той поры, думаю, большинство читателей помнит масштаб цен. Со­знательно привожу эти «ценники», чтобы представить... попытаться представить себе, во что оценили эти двое жизнь человека.

...Роман оглянулся на застывшее на сухой степной зем­ле тело.

— Точно ли убили? — нерешительно спросил млад­шего.

Веня, гордый тем, что старший, бывалый брат спраши­вает его мнение, советуется, уверенно бросил: