Заговор обезьян
Шрифт:
Пришедший в благостное состояние гость почти не слышал голосов. Он выпил чай, съел несколько печений и теперь терпеливо ждал, куда его определят. Не проситься же в постель самому — это неприлично так сразу, вот и приходится сидеть, сложив руки на коленях. Тревожила только легкость, с какой хозяйки пустили его, совершенно незнакомого человека, в дом. Но он тоже хорош, мог бы дождаться ночи, потом и пробрался бы в баню. А утром ушел бы незамеченным и не было бы женщинам никакого беспокойства. Но он завтра уйдёт, обязательно уйдёт! Нет, ну, женщины! Разве можно быть
Ему был совершенно неведом такой открытый способ жизни, в забайкальских степях в этом не видели ничего особенного. Женщины, может, и не пустили бы в дом незнакомца, но тот был таким слабосильным на вид. Вот старушка рассудила: трезвый, Христом богом просится переночевать, да и то сказать, какой-никакой мужик, оклемается, может, чем в хозяйстве подсобит. Анна Яковлевна уже прикидывала, как попросит приблудившегося инженера залезть под крышу и сбросить оттуда мешки с овечьей шерстью, Дорка бы принимала, а он бы скидывал. Там ещё и польта старые, и овчина, Дорка боится туда лезть, а она сама уже не годящаяся, больно высоко взбирасса. Не забыть ещё: в подполе бутыль стоит, стеклянная, здоровущая, нехай завтра достанет. Мужик вроде смирённый, а просписса, там посмотрим, чтой с ним делать…
Инженер мало-помалу настроился, было, похлебать супчика, но суп всё грелся и грелся на маленькой электрической плитке, и глаза сами собой закрылись, а потом и голова стала опускаться всё ниже и ниже. И когда женщины обратили на него внимание, нежданный гость уже спал праведным сном. И тогда его, отяжелевшего и неподъёмного, решили положить не в пристройке, а в комнатёнке рядом с кухонькой. Да и то сказать, до пристройки ещё дотащить надо, а спаленка вот она, рядом, за занавеской. Анна Яковлевна, не вставая, давала советы, а Дора трясла внезапно и крепко заснувшего инженера Николая. Так и не открыв глаз, тот с трудом поднялся и сделал несколько шагов туда, куда направляли его, готовое рухнуть, инженерное тело.
— Ммм алмн… иии… — пробормотал гость и тут же следом внятно выдал: — Я туда не пойду, иди один!
— Ещё и перебирает, пойду не пойду! — рассмеялась Дора. Она довела гостя до постели и он, так и не проснувшись, послушно повалился на кровать. И, прикрыв одеялом, подождала и, услышав мерное посапывание, успокоилась. А потом хозяйки, погасив свет в кухне, перешли в чистую половину, Дора легла там на диванчик, Анна Яковлевна устроилась в спаленке. Так и лежали, переговаривались в темноте.
— Боюсь, баушка, разболеется он, вот заговариваться стал… Что делать будем? Вот не было печали…
— Да это он во сне буровит. Ничего ему не сделаесса, отосписса и будет мужик как огурец.
— А ночью если проснётся, начнёт по дому ходить… Он говорил, и в бане согласен спать…
— Он чего ж, на голых досках там спал бы?
— Да отнесли бы тулупчик и покрывало, не барин…
— Сама привела человека, говорила, деньги сулил, а теперь что ж: иди, мол, в баню?
— А, может, у него и платить нечем? Может, он у нас разжиться хочет. Баушка, а где деньги-то? Надо перепрятать.
— Дурища! Будешь с места на место
— Ой, нужны ему твои куры! — возражала внучка.
— Так и ты не пугай! Надо было сразу наладить со двора, а ты на деньги польстилась. Жучок-то на привязи?
— Да где ему быть? А давай дверь в спальню подопрём? — предложила план по безопасности Дора.
— Как ты её подопрёшь, она ж туды, до него, открывасса?
— А я ведро на пороге поставлю, он выходить станет, споткнется, оно загремит, мы и проснёмся! Я, ба, ножи пойду уберу, — метнулась в кухню Дора. А потом долго возилась у своих половинчатых дверей.
— Ты чего там делашь? — забеспокоилась Анна Яковлевна.
— А я пояском свяжу ручки…
— Ну его к лешему! Поможет твой поясок, как же! Да и то сказать, мужик солидный, седой, при очечках… Где ты видела бандита в очках…
— Ой, ба! Это у вас тут они без очков, без зубов и штанами улицу метут, а в Чите бандиты и в галстуках, и на дорогущих машинах, и очки у них на пять твоих пенсий!
— Всё быват, но я уж мужиков на своём веку повидала. Он, может, конешно, и не инженер, но мастер — это точно. И образованный. Видала, каки у него руки? Нерабочие руки. Буду, гуторил, называть вас Анной Яковной, меня давно так никто не звал. Был у нас один учитель, вот токо он и называл.
— Когда в школе училась, что ли?
— Какой там! Я почтальонкой была, бегала по селу, сумку таскала, тяжеленная была… Мне годков двадцать было, а он меня по батюшке звал… Такой мущщина был хороший, такой уважительный.
— Ба, ухаживал? — посмеивалась Дора.
— Дак я и не поняла, только раззадорилась, кофту новую купила на станции, а он как в воду канул.
— Это как? А ну, рассказывай, рассказывай!
— А так! Принесла я ему письмо, и чего в том письме было, не знаю… Кабы знать, так прочитала бы… Так он вскорости после того письма снялся и уехал, уехал и пропал. И никто не знал, чего с ним сталося. Вот и постоялец наш гуторил, мол, заблудилси, а у самого синяки на спине страшенные. Рубаху снял, а спина битая, прям чёрная. Видать, с поезда сбросили…
— Ой, что-то ты на ночь ужасы такие рассказываешь!
— Мы в Шилке когда жили, так таких, бывалоча, у больницу привозили. Ой, я такого в той больнице навидалась, знаю…
— Да когда это было?
— Да лет уж сорок назад и было. Мамка твоя ещё малою была.
— А мамка не от учителя?
— Дурочка, чего городишь? Я бы рада была, да рази я ему пара? Он баский был, городской и грамотный, а я чево ж — простота! Вот Николай на него похожий, такой жа бровастенький, долгоносенький. Токо учитель красившее, у его такой чуб богатый был, такой богатый! А этот Коля уж больно коротко остригся… Помню, после войны заболела, так все волосья сняли, думали — тиф. И голова, помню, так мерзла, так мерзла…