Заговор против маршалов. Книга 2

Парнов Еремей Иудович

Одно на первый взгляд незаметное различие все же имело место. В справке капитана Григорьева и, следо­вательно, в выписке из протокола, подписанной Шкирятовым, не был указан номер партбилета. То ли Григорьев случайно опустил, а может, недоглядела торопливая машинистка, но ни в НКВД, ни в КПК никто не обратил на это внимания. Недочеты — прямое следствие поточного производства.

Второй допрос состоялся через неделю.

Угрозу Леплевского Путна воспринял серьезно. В отличие от товарищей по несчастью — сокамерник, которого взяли незадолго до процесса, пребывал в уве­ренности, что в стране произошел контрреволюционный переворот,— Витовт Казимирович не терзался догад­ками. Находясь за границей, он пристально и с понятной тревогой следил за сенсационными разоблачениями, которые время от времени выплескивала печать. Погоду они не делали. Общественное мнение относилось к свидетельствам перебежчиков с невозмутимым безразличием, окрашенным дозой скепсиса. На первых порах это вызывало возмущенное удивление. Детская уверенность в том, что слово правды способно пере­вернуть мир, сменилась холодным презрением к сытому эгоизму. Мартин Андерсен-Нексе, Ромен Роллан, Герберт Уэллс, Бернард Шоу — светочи гуманизма — и те отказались поставить свое имя под предисловием к книге Дон Исаака, в которой были собраны свидетель­ства о Соловецких лагерях. Чего же требовать от прочих? Политики выстраивали головоломные трюки, а простой обыватель был слишком занят собой.

Путна примерно догадывался, чего ждет от него сле­дователь. Сначала Троцкий, потом гестапо, а после пуля в затылок. Сколько ни ломай голову, от этого не уйдешь. «Легкой жизни просил я у бога, легкой смерти бы надо просить»... Видно, не зря Миша Тухачевский так любит эти стихи. Легкую смерть не вымолишь, вырвать придется. Конечно, они попытаются привязать к Смир­нову, Мрачковскому, может быть, к Шмидту. Но ведь этим не ограничатся. Потребуют имена. Иван Ники­тичу уже ничем не навредишь, а вот дальше... О том и помыслить страшно. А надо, надо... Нужна своя незаметная линия, которая их же заманит в тупик.

На столе у Леплевского поверх папок лежал отрезок шланга.

— Не желаете ознакомиться? — следователь пере­дал газетную вырезку с приговором, все имена в которой были тщательно заклеены полосочками черной бумаги. Едва ли он забыл, что комкора взяли двадцатого. Наверное, так полагалось.

Путна, заставляя выдавливать слово за словом, признал, что на первом допросе вел себя неправильно. Да, он знал о существовании всесоюзного центра троцкистско-зиновьевского блока. И параллельного — тоже. «Что еще за параллельный?» И московского.

— Расскажите теперь о своем, совместно с Примако­вым, участии в военной организации троцкистов,— не отрываясь от записи, сказал Леплевский.

— Могу только о своем. Тем более что ни я, ни Примаков не играли сколько-нибудь видной роли. Строго говоря, мы не были даже участниками, скорее так... случайными свидетелями.

— Случайными свидетелями? — Леплевский по­нимающе закивал.— Почему же не поступили тогда, как положено честным большевикам? Или прошлое тянуло назад? Троцкистская заквасочка?

— И это,— одолевая удушье, пробормотал Путна.— Но больше другое. Слишком крупная фигура стояла над всем.

— Троцкий? — обрадованно уточнил следователь.

— Нет,— Витовт Казимирович локтем отер разго­ряченное лицо. Его внутренняя борьба была неприт­ворной. Наступал действительно переломный момент.

— Кто же?

— Ворошилов.

— Кто-кто?! — Леплевский от неожиданности выро­нил ручку.

— Климент Ефремович Ворошилов.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

— Ну, если этого нельзя... лучше буду молчать.

— Нет-нет, продолжайте! — спохватился Леплев­ский, принимаясь записывать.

Протокол незамедлительно переслали Ежову. Войдя в приемную Сталина, он услышал за дверью взвинченный гневным окриком его голос:

— Кого вы защищаете — убийц защищаете! Через минуту из кабинета вывели, если не вынесли.

Надежду Константиновну Крупскую и Марию Ильинич­ну Ульянову. Даже Ежов не выдержал — отвернулся.

Двое незнакомых мужчин в одинаковых черных тужурках сидели, вдавившись в стулья. Один, более молодой, был бледен, другой, постарше, налился кро­вью. Казалось, его вот-вот хватит удар.

— Кто эти люди? — тихо спросил Поскребышева.

— С Путиловского завода, то есть с Кировского. Директор Отс и главный конструктор — Маханов, артиллерист.

— Пожалуй, мне не стоит сегодня?..

— Как считаете, Николай Иванович... Доложить?

— Нет, лучше в другой раз.

Фамилию Маханова Ежов где-то слышал. Кажется,это связано со спорами о какой-то пушке для танка. С Тухачевским связано. Заводчанам сегодня не поза­видуешь...

Бухарин, путешествуя по Памиру — исполнилась- таки давняя мечта,— о процессе узнал с опозданием. Возвращаясь самолетом в Москву, он приготовился к тому, что его возьмут прямо на аэродроме. Накануне отъезда пришла тревожная весть, что забрали Гри­шу Сокольникова. Миша Томский... ушел... Остальные все, кого перечислил Вышинский, почти наверняка арес­тованы.

Из Фрунзе Бухарин послал Сталину телеграмму, умоляя задержать исполнение приговора. Он просил очной ставки с Зиновьевым и Каменевым. В самолете нашелся свежий номер «Известий». Редактор Н. Бу­харин по-прежнему значился в хвосте полосы.

Сходя с трапа, Николай Иванович увидел бледное от переживаний лицо жены и мрачного, как туча, шофера Клыкова.

Не помня себя — спрашивал и отвечал, как во сне, и поездка казалась мучительно долгой — влетел в кабинет и бросился к вертушке.

— Товарищ Сталин в Сочи,— холодно и отчужденно ответил кто-то неизвестный.

— Такое творится, а он... отдыхает... Где Алексей Рыков?

— Вчера был дома,— вздохнула Анна Михайловна.