Заговор против маршалов. Книга 2
Шрифт:
И отбивался, подбадривая усталых, заражая силой духа изверившихся.
Августовский процесс вынудил Троцкого обдуманно нарушить жесткое табу. Прежде чем поступило решение о депортации, он успел созвать журналистов и отправить обращение в Лигу Наций.
«Меня называют агентом Гитлера и микадо, организатором террора и вдохновителем убийц,— бросил он расчетливый вызов Сталину.— Почему же они не требуют моей выдачи? Я готов предстать перед любым судом, чтобы разоблачить ложь».
За четыре долгих месяца, пока шли тайные переговоры с Мексикой и через подставных лиц подыскивалась подходящая посудина для переброски возмутителя спокойствия на другой край земли, он не оставил камня на камне от лживых речей прокурора Вышинского
Гласный суд над Троцким мог, словно карточный домик, разрушить весь механизм политических процессов, поломать всю намеченную программу. Поэтому Сталин предпочел просто не расслышать заглушённый расстоянием голос врага. В истерическом реве митингующих толп, что с антенн башни Шухова разносила во все концы мощнейшая радиостанция имени Коминтерна, это было не так уж и трудно. И «Совесть мира» откликнулась на призыв.
«Смерть собакам!» — в слитном хоре рабочих и крестьян не затерялись голоса инженеров человеческих душ. Совесть народа в лице корифеев соцреализма, как по команде, поддержала совесть Америки и Европы. Мартин Андерсен-Нексе, Теодор Драйзер, Анри Барбюс, Луи Арагон — все дружно пропели осанну Сталину и его опричникам. Даже Ромен Роллан не удержался от унизительных славословий. Творец «Жана-Кристофа» и ценитель индуистской метафизики с ее всеобъемлющим Брахманом и священным принципом ахинсы не устоял перед оправданием массового убийства. Троцкий уже готов был привлечь «великого гуманиста» к суду. За клевету на конкретных людей, понятно, а не за измену гуманизму, ибо, подобно Сталину, считал гуманизм слабостью, мелкобуржуазным пережитком. Пребывая в зените власти, он и сам был готов вымостить дорогу в Царство свободы костями безымянных жертв. Коллективизацию поэтому встретил с пониманием. Даже качнулся душой в сторону Сталина в его противоборстве с правыми, но все же разобрался, кто на чем стоит, и сделал верные выводы. Жаль, слишком поздно. Безнадежно опоздал, как это уже было с антисталинским блоком. Сталин сделал ставку на люмпена, быдло и выиграл. Нетерпеливые мечтатели пошли на удобрение для колхозных полей.
Из эмигрантского далека многое рисовалось в неистинном свете. Прослышав о мнимой оппозиции в РККА, Троцкий заподозрил Ворошилова с Буденным и опять громогласно высказался за Кобу, немало смутив самых стойких приверженцев.
— Узурпатор, перерожденец — все так,— убежденный в ему одному дарованной истине, он, как и прежде, легко зажигал чужие сердца.— Однако в целом линия правильная — на индустриализацию, социализм. Несмотря на жестокую тиранию, Советский Союз по- прежнему олицетворяет величайший прогресс в человеческой истории. Не революция виновата в трагическом перерождении большевизма. Беда в том, что ее так и не удалось распространить за границы России. Перед советским рабочим классом поставлен жестокий выбор между Сталиным и Гитлером. Сталин лучше, чем Гитлер. Чуть раньше, чуть позже его чудовищный режим падет, и рабочий класс распрямит согбенный хребет. Достаточно хотя бы проблеска надежды на победу социализма в Европе, чтобы все снова пришло в движение. Нельзя отчаиваться. Три революции научили нас выдержке и долготерпению...
Долго скучать не пришлось. Коба преподнес презент аккурат к девятнадцатой годовщине революции, к седьмому ноября.
Неизвестные лица ночью проникли в помещение на улице Клиши, где хранились документы Амстердамского института социальной истории, и похитили несколько десятков пакетов. Борис Николаевский, прибыв на место, скоро установил, что пропало 85 килограммов бумаг из архива Троцкого. Все остальное, включая письма Маркса и несгораемый шкаф с деньгами, осталось в первозданном виде.
Лева прислал из Парижа тревожное письмо. Дел было выше головы, и он совершенно выбился из сна. Развивалась злокачественная бессонница. Притом за ним определенно следили. Какая-то женщина постоянно оказывалась рядом, пыталась навязать знакомство, приглашала на загородные прогулки.
Норвежский офицер вновь оказался возле двери.
— Господин Троцкий,— почтительно обратился он, пробежавшись костяшками пальцев по дубовой доске.— За вами прибыл личный представитель президента Мексиканских соединенных штатов.
— Иду,— немедленно отозвался Лев Давидович. Прирожденный оратор, политик до мозга костей, он, как ни странно, верил словам.
Полицейский, впрочем, не обманул. У трапа Троцкого действительно встретил красивый молодой генерал в белоснежном мундире с золотым аксельбантом и при парадном оружии. Темное от загара лицо, белозубая улыбка, черные, как смоль, волосы и, конечно, усы.
Троцкий радостно улыбнулся в ответ.
— Добро пожаловать в революционную Мексику, компаньеро! — генерал молодцевато откозырял и широким отрывистым жестом вручил конверт с короткой запиской Ласаро Карденаса-и-дель-Рио на бланке с гербом.
Президент предоставлял в распоряжение гостя собственный поезд. Подобной чести удостаивались только главы дружественных государств.
На пирсе Троцкого окружили американские друзья. Фрида Кало, жена Диего Риверы и тоже художница, преподнесла Наталье роскошный букет тропических цветов необычайной желто-лиловой окраски.
— Добро пожаловать, добро пожаловать! — старательно выговаривала она по-русски.
Красавица в длинном платье с мексиканским орнаментом и дивными задумчивыми глазами, словно фея, развеяла тревоги долгого ожидания. Встреча получилась на редкость сердечной и трогательной.
Сам художник встречал поезд на подходе к Мехико. Член ЦК Мексиканской компартии и один из ее основателей, он оказался очевидцем разгона демонстрации сторонников Троцкого в ноябре двадцать седьмого года. В революции он видел прежде всего неограниченную свободу духа. Травля оппозиционеров, преследование инакомыслящих — все, что он успел увидеть в Москве, болезненно ранило его вольнолюбивое сердце. Решительно встав на сторону опального Троцкого, он рассорился с Давидом Альфаро Сикейросом — восторженным поклонником Сталина. Сикейрос считал, что великая цель оправдывает любые средства. Ривера, для которого высшим мерилом была справедливость, полагал совершенно иначе. В конечном счете это и развело двух величайших новаторов живописи. Не отношение к Троцкому, хотя компартия вкупе с Конфедерацией трудящихся требовали немедленно выдворить из страны «предводителя контрреволюционного авангарда».
Карденасу приходилось испытывать давление с разных сторон. Сын бедного крестьянина и боевой участник национальной революции десятого — семнадцатого годов, он был далек от марксизма и тем более Коминтерна. Подписав декрет о разделе крупных латифундий в пользу беднейших крестьян, президент исподволь готовил национализацию нефтедобывающих и железнодорожных компаний. Прямая атака американских интересов могла окончательно разрушить и без того подорванное хозяйство страны. Действовать приходилось, рассчитывая каждый шаг. История с Троцким давала крупный пропагандистский козырь противникам. Связь между приездом «великого практика экспроприации» и намечаемыми реформами выглядела слишком очевидной. Утратив доверие профсоюзов, Карде- нас вообще рискует очутиться в полном одиночестве. Троцкий тут, разумеется, ни при чем. Против засилья иностранного капитала мексиканцы поднялись задолго до русского Октября. Но кричать конечно же будут. Уже кричат. И нападки коммунистов, подстрекаемых Москвой, отдаются болезненными ударами. И все же совесть революционера-крестьянина возобладала над политическими расчетами. Он внял уговорам Риверы, которого глубоко почитал, и сделал все, что только возможно, дабы оградить беспокойного гостя от опасностей и бед.