Заговор в начале эры
Шрифт:
Цезарь хотел рассмеяться, но смех забулькал в его горле.
– Где ты ее видел? – наконец, угрюмо спросил он.
– Здесь, в доме Бальба. Всего один раз.
– Вы с ней говорили?
– Нет, – покачал головой Помпей. – Я хотел все узнать у тебя.
– Она обручена с молодым Цепионом.
– Но она его не любит.
– Откуда ты знаешь? – разозлился Цезарь.
– Она сама сказала об этом.
– Сказала, что не любит?
– Сказала, что он глуп.
Наступило молчание.
– Я думал, – неожиданно сказал Цезарь, – что готов к любой сделке. А вот к этой оказался не готов.
Помпей,
– Я люблю ее. Если ты думаешь, что это сделка, я ухожу…
– Подожди, – тихо ответил Цезарь, – подожди. Я тоже люблю ее. Она моя единственная дочь.
Он помолчал.
– А как быть с Цепионом?
– Я отдам ему свою дочь, – решительно предложил Помпей. – Ей уже восемнадцать.
Цезарь вспомнил о дочери Помпея и о его жене Муции, с которой Помпей развелся.
– Ты хочешь отомстить? – тихо спросил он.
– Что? – не понял Помпей.
– Ты из-за меня развелся с Муцией?
– Да, – закричал Помпей, – только из-за тебя. Но это уже в прошлом. А сегодня мне нравится твоя дочь. Меньше всего на свете я хотел бы быть твоим зятем, неужели ты этого не понимаешь, Цезарь?
– Теперь я тебе верю, – кивнул Цезарь и, помолчав, наконец, выдавил: – Хорошо. Если моей дочери ты понравишься больше, чем Цепион, можешь рассчитывать на мое слово. А Цепиону отдашь свою дочь.
– Если и они понравятся друг другу, – пробормотал Помпей, протягивая ему руки.
Цезарь, посмотрев на него, словно увидел впервые, вдруг невесело проговорил:
– Никогда не думал, что у меня будет такой старый зять.
Глава XLVI
…Над делами бессмертных
и смертных
Вечная власть тебе вручена
И молнии стрелы.
Шумная, хорошо продуманная избирательная кампания Цезаря сделала свое дело. Повсюду говорили о его щедрости и милосердии, о его победах в Испании, о его мужестве во время сулланских проскрипций.
Именно в это время стала складываться своеобразная команда Цезаря, с которой он будет побеждать все последующие годы. Здесь было много молодых людей: уже успевший отличиться в скандальной попытке ареста консула Метелла эдил Гай Вибий Панса; развратный товарищ Цезаря по интимным утехам Мамурра; ближайший друг Юлия, сопровождавший его в Испанию в качестве войскового трибуна, Гай Оппий; сумевший добиться известности в Риме благодаря своим похождениям и неистовому характеру Марк Антоний; вернувшийся в Рим Марк Эмилий Лепид; народный трибун Квинт Фуфий Кален, так явно поддержавший Клодия во время процесса; племянник Цезаря Квинт Педий и племянник Суллы Публий Корнелий Сулла; уже успевшие, несмотря на молодость, отличиться в армиях Лукулла и Помпея Сервилий Гальба, Авл Гирций, Квинт Титурий Сабин, Гай Требоний и совсем юные Каррина и Домиций Кольвин.
Среди них пока не было Луция Корнелия Бальба, вернувшегося в Рим спустя полгода и ставшего одним из главных военных советников Цезаря.
Благодаря этой энергичной, хорошо подобранной, агрессивной команде шансы Цезаря возрастали с каждым днем.
Напуганные такими размерами небывалой пропаганды оптиматы собрались в доме Агенобарба, решая, как им противостоять столь мощному натиску. Помпей и Красс, каждый в отдельности, также сформировав свои независимые команды, выдвинули двух молодых преторов, а у оптиматов из трех имевшихся кандидатур имел небольшие шансы лишь Марк Кальпурний Бибул.
– Юпитер, великий и всеблагой, отвернулся от нас, помогая Цезарю, – негодовал Агенобарб.
– Он хорошо проводит свою избирательную кампанию, – возразил практичный Цицерон, – нам есть чему у него поучиться.
– Клянусь всеми богами, – разозлился Бибул, – я не желаю повторять его путь, заискивая перед плебеями и попрошайками ради избрания.
– Поэтому мы всегда проигрываем ему, – с горечью признался Катон, – он умеет находить общий язык с народом, и римляне его любят.
– Нужно будет уже сейчас принять постановления, – предложил хитрый Цицерон, – о возвращении старых порядков. Не пускать более во время заседаний сената граждан Рима без особого разрешения самих сенаторов. Не консулы, а сенат выносит такое решение. Только старшие сыновья сенаторов, согласно нашим традициям, могут посещать курию Гостилия без специального разрешения.
– Что это нам дает? – недоуменно спросил Агенобарб.
– В сенате у нас абсолютное большинство, – терпеливо объяснил Цицерон, – а когда не будет давления толпы, сенаторы не станут голосовать за предложения Юлия, даже если Красс заплатит всем своим состоянием.
– Это верная мысль, – обрадовался Бибул, – принять закон нужно еще до выборов консулов.
– Да, – согласился Катон, – у нас нет выбора. Но как унизительны эти бесчестные приемы, чтобы остановить Цезаря.
Цицерон переглянулся с Агенобарбом. Катон был верен себе, оставаясь принципиальным идеалистом даже в политической жизни.
– Цезарю помогает деньгами Марк Красс, – вмешался в разговор Лукулл, – я не удивлюсь, если Красс проведет угодных ему консулов. Чтобы их остановить, я готов дать двадцать талантов.
– Я дам десять, – горячо поддержал его Агенобарб, – на избрание Бибула, и нужно поскорее принимать закон о регулировании допуска посторонних лиц в сенат. Тогда Цезарь останется наедине с сенаторами. Это прекрасная идея, Цицерон.
На следующий день, накануне выборов, был принят закон, к огромному негодованию популяров. Оптиматы торжествовали – они убрали толпу из сената, лишив оппозицию столь необходимой поддержки. В сочетании со смехотворными функциями, закрепленными за консулами после завершения их магистратур, все это, казалось, должно было отбить у Цезаря попытку всяких амбиций.
Но, вопреки обыкновению, после заседания сената Цезарь не выглядел обескураженным, напротив, громко насмехался над сенаторами, приводя их в еще большее бешенство.
Кроме подозрительного Цицерона, никто не задумывался, почему Цезарь ведет себя подобным образом. Катон приписывал его поведение бесстыдству и разложению римских нравов, Агенобарб и Бибул считали его насмешки вызовом сенаторам.
И только Цицерон, хорошо знавший, как Цезарь умеет просчитывать варианты, испуганно спрашивал себя: «Что еще готовит им представитель семьи Юлиев?» И не находил ответа.