Заговор в начале эры

Абдуллаев Чингиз Акифович

– А разве оптиматы раньше очень любили популяров? – спросил Цицерон.

– А что, Красс уже стал популяром? По-моему, он всегда был верным оптиматом, – парировал Цезарь.

– Был, – подчеркнул Цицерон, – был. А сейчас он против оптиматов.

– Так рассуждают оптиматы. И Красс должен в ответ на такие чувства давать деньги Катону и его друзьям? – насмешливо спросил Цезарь.

– От богов мы получаем рассудок, хотя и не уверен, что его получают все. Но как употребить его, зависит от нас, – назидательно проговорил консул.

Рабы Матия поставили на столик медовый напиток и вино, но Цезарь и Цицерон, не сговариваясь, показали одновременно на медовый напиток. Хозяин приказал принести воду, чтобы разбавить густое вино, которое готовили на его плантации в Этрурии.

– Ты знаешь, в чем

твоя ошибка? – сказал Цезарь, сжимая в руках чашу. – Ты не хочешь видеть другие цвета. Для тебя все однозначно. Или за Катилину, а значит, против тебя и республики, или за тебя, а значит, и за республику и против Катилины. Но есть много промежуточных тонов.

– Я не считаю, что моя особа столь священна для республики. Но как высшее должностное лицо Рима, – немного напыщенно начал Цицерон, – я обязан отвечать за порядок в городе, где Катилина собирается устроить резню. И число его сторонников в Этрурии все время растет. Поэтому через два дня на выборах я отдам свои голоса Дециму Силану и Лицинию Мурене, против Катилины и его сторонников, да поразят боги этих нечестивцев.

– А за кого будешь голосовать ты, Матий? – обратился Цезарь к хозяину дома.

– Я предпочел бы не выбирать, – честно признался Матий. – Кто лучше? Как решить? Бессовестный Мурена, нажившийся на военных походах и откровенно покупающий сегодня голоса избирателей, погрязший в роскоши Силан, тупой и упрямый, как понтийский мул, или развратник Катилина. Вот это выбор. И вы, два самых умных человека в городе, всерьез обсуждаете, кто лучше из них.

– Приходится выбирать худшее из зол, – честно признался консул.

– Но раз ты это знаешь, подай свой голос против всех трех кандидатов. Выбирайте достойных, которые могут представлять весь римский народ, которые попытаются что-то сделать для всех наших граждан, а не только для себя и своих родственников.

– Ты не прав, Матий, – спокойно сказал Цезарь, – каждый избранный на этот пост старается думать о гражданах в меру своей честности. Но каждый хорошо знает, что полученный пост временный. А раз так, нужно получить хорошую провинцию после консульства, чтобы разбогатеть, и постараться, находясь у власти, решить все свои дела и, если можно, дела своих родственников. Такова человеческая природа, и мы не можем ее изменить. Живые примеры еще свежи в памяти. Гай Марий семь раз избирался консулом в дни наивысшей опасности для республики, а неблагодарная толпа радовалась, когда его тело выкопали из могилы и бросили в реку Аниен.

– А Сулла, – напомнил Цицерон, – при жизни он был и Великий, и Счастливый, и Могущественный, а едва умер, как его начали поносить все те, кто при его жизни не осмеливался сказать ни слова, потакая ему во всем. И его ближайшие соратники, Помпей и Красс, даже отменили все сулланские законы.

– Тем более, – грустно сказал Матий, – вы же знаете все это, видите. Да разве можно так жить. Я сторонник Эпикура, вы это знаете, и не верю в бессмертие души. Все смертно. Из зерен вырастает плод, из плода – зерно. Тщетна суета человеческая. Но что происходит с нами при жизни. Химера власти, денег, славы прельщает умнейших из нас. В огромном городе многие уже не хотят даже знать друг друга. Сосед не помогает соседу. Идя в армию и на службу, каждый старается получить выгоду, не думая о служении отечеству. Каждый старается пролезть вперед другого, оттолкнуть, унизить своего соперника. О каком величии Рима мы говорим, когда наши улицы полны вражды, предательства, интриг, измен. Вспомните, сколько людей получили деньги при Сулле за предательство, стали доносчиками на своих близких, друзей, соседей. – Лицо Матия сморщилось, словно от боли. – И эти люди смели называть себя римлянами. Осмелюсь напомнить вам пример из нашей истории, когда Ганнибал захватил двенадцать римлян, принадлежавших лучшим фамилиям Рима. Он согласился отпустить их в город на переговоры под честное слово, если они пообещают вернуться в лагерь. После их выхода один из римлян вернулся назад якобы за забытой вещью и вскоре присоединился к своим товарищам. Через месяц к Ганнибалу вернулось одиннадцать человек, но двенадцатый решил, что данное слово он уже сдержал. По-своему он был прав. Ведь, действительно, он вернулся в лагерь, выйдя из него. Но наши предки сочли такой поступок недостойным римлянина и выдали его Ганнибалу. Я мог бы привести много примеров нашей добродетели и мужества, но вы знаете все это даже лучше меня. А сегодня? Все больше на выборах побеждает не доблесть солдата и мудрость политика, а талант интриганов, умение болтунов, сумевших выставить себя защитниками народа, толщина кошелька кандидатов, на которые они откровенно покупают голоса избирателей. Скромность, честь, простота, доблесть не в почете. Никто не хочет прислушаться к советам другого, каждый поступает, как ему хочется. Едва получив власть, каждый старается воспользоваться ее привилегиями, забывая о своих многочисленных обязанностях.

– Я сам говорил о разложении нравов в нашем городе, – вставил Цицерон.

– Я слышал о твоем выступлении в сенате, – сказал Матий, – но почему ты считаешь, что источник зла – Катилина? А чем лучше твой друг Катул? Разве он не предлагал Цезарю большую взятку, чтобы тот отказался выставить свою кандидатуру в верховные понтифики? Может быть, Катилина просто более развращен, чем остальные. Но он – наше порождение. Его воспитателями были гражданские войны, проскрипции Суллы, наши нравы в городе и провинциях, взяточничество наших чиновников. На таком фоне выросла наша молодежь. Этого следовало ожидать.

– Должен признаться, что я не ожидал встретить в твоем лице такого обличителя наших нравов, – признался Цезарь, – но ты сам мог бы помочь городу выдвинуть свою кандидатуру в консулы. Однако ты предпочитаешь разводить яблоки.

– Я делаю то, что мне нравится, Юлий, и не пытаюсь делать того, чего не умею. Из меня получился бы плохой консул. Для такой должности нужно иметь ваши способности, а их у меня нет. Но я верю в будущее Рима и римлян. Мне не нравится его сегодняшний день, но я верю, что он скоро пройдет, и новый день принесет нам нравственное очищение.

– Увидим, – загадочно улыбнулся Цезарь, – все зависит от воли богов.

Цицерон усмехнулся. Он хорошо знал, как верховный жрец верит в богов. Они обменялись быстрыми взглядами с Цезарем, и оба поняли друг друга без слов. Матий этого не заметил.

– Я думаю, – продолжал хозяин дома, – вы вспомните нравы наших предков. Прадед нынешнего Катона – Марк Порций Катон Старший, будучи цензором, исключил из состава сената одного патриция за то, что тот поцеловал свою жену при дочери. Подумать страшно, какой путь мы прошли всего за несколько поколений. И я не вижу ничего, что могло бы остановить сегодня наше разложение. А раз так, я решил разводить яблоки. Политика сегодня – это подкуп избирателей, грязные интриги магистров, сделки за спинами римлян. Эта игра не для меня.

– Это не лучший выход, Матий, – словно раздумывая, сказал Цезарь, – не вмешиваться в события, предоставив их самим себе, быть посторонними наблюдателями. Я очень ценю твою честность, но я никогда не смог бы последовать твоему примеру. Раз таковы правила этой игры, будем играть по этим правилам.

– Цезарь предпочитает быть плектором в политике, которую он считает кифарой, [86] – заметил Цицерон, – и самому бить по ее струнам. Но я согласен с ним, Матий. Ты ведь знаешь, я переписываюсь с Посидонием, [87] который стал после смерти Понэтия [88] главой школы стоиков, и он написал мне, когда я стал консулом, что стоику претят мысли о власти, но власть необходимо давать истинно мыслящим людям, и, следовательно, я поступил правильно, выдвинув свою кандидатуру.

86

Плектором называлась небольшая палочка, которой били по музыкальному инструменту – кифаре, извлекая таким образом звуки.

87

Посидоний Апамейский (135—51 гг. до н. э.) – греческий философ-стоик, глава школы Средней Стои после смерти Понэтия Родосского.

88

Понэтий – глава родосской школы стоиков (185–109 гг. до н. э.).