Заговор
Шрифт:
Я прибыл в Стокгольм позавчера и был готов к тому, что теплого приема не будет. Его и не случилось. Мало того, что было отказано в праве поселиться в особняке, занимаемым ранее русским посольством, так и качественной гостиницы не предоставили. Пришлось обосноваться в каком-то не самого лучшего качества гостином дворе.
День меня не трогали, как и не отвечали на посылаемые мной требования немедленной аудиенции с королем. Между тем, я знал, что шведские газеты разразились крайним негативом по отношению к моей миссии. Я у них и «писака» и «ростовщик» и «грязный попович». Последнее понятие
И вот, сегодня утром мне было сказано, что можно прибыть во дворец. Прокатившись на одной из своих карет по узким улочкам Стокгольма, я съехал на лед, так как по какой-то причине именно сейчас был перекрыт мост на Рыцарский остров, а мне именно туда. Мою карету остановили при въезде на остров, потребовав далее двигаться пешком, либо уезжать в свою варварскую Московию. Все это сопровождалось трактирной руганью, сыпавшейся мне вслед. Я делал вид, что не понимаю, а мысленно подсчитывал, сколько уже в Надеждово должны были изготовить ракет и провели ли там опыты с начинкой этого оружия бездымным порохом. А еще развлекался тем, что выбирал первоочередные цели для их поражения.
А что в этом случае нужно было делать? Уехать в Петербург побитой собакой? Альтернативой было дальнейшее унижение, но я был готов. Есть такая русская поговорка про очередность тех, кто смеется. И, если мой смех будет раздаваться в догорающем от разрывов моих ракет Стокгольме, то все будет правильно. Они еще не знают, какого врага себе нажили. Швеция, если и останется, то это будет по своему значению даже не третьесортная страна, а, скорее, вассал России.
С гордо поднятой головой в не менее, чем пятнадцатиградусный мороз, но зато в шубе из калана и горностая на подоле, соболиной шапке, а также в унтах на меху того же калана, я не чувствовал холода. Нет более теплой одежды в мире, чем та, которая сейчас на мне. Миновав церковь Риддархольмена, я шел по улице Мунтгатон мимо памятника Густаву I Адольфу Вазе.
Ухмыльнувшись, действительно, великому шведу, я игриво помахал ему рукой, чем вызвал крайнее недовольство толпы. По обеим сторонам от дороги были расставлены люди, неизменно посылавшие проклятия и сыпавшие угрозами и в сторону России и оскорблявшие меня лично.
А я глумился над ними, держа в напряжении пятерых своих сопровождающих, так как была вероятность, что толпа прорвет хлипкий заслон из бравых шведских солдат и устремится рвать нас на части. Это было тяжело, требовало максимального сосредоточения и мобилизации внутренних сил. Но я шел, уже поглядывая на располагавшийся по левую сторону от меня риксдаг. Впереди был королевский дворец.
По всем протоколам я мог бы уйти, никто бы не посмел меня осудить. А вот за то, что продолжаю идти, да, осуждение будет. Найдутся в Петербурге языки, которые начнут рассказывать о том, что у меня нет чести и все такое. Может, придется стреляться, и не раз. Но есть задачи, которые поставлены Отечеством, их нужно решать.
— Ожидать! — буркнул лакей на входе в королевский дворец.
— Любезнее будь, слуга! — прорычал я на английском языке, будучи уверенным,
Возражений не последовало, и я, скинув с показным пренебрежением верхнюю одежду, проследовал через галерею, которая еще не названа именем Бернадота, возможно, и не будет иметь такого названия и наполеоновский маршал не станет королем Швеции. Свое сопровождение мне пришлось оставить.
Королевский дворец был жалким сараем по сравнению с тем же Екатерининским дворцом, Петергофом, или Зимним. Пусть мне не нравился стиль барокко, присущий русским дворцам, но здесь, на враждебной чужбине, патриотизм смывает критику отечественных достижений, а заставляет гордиться Отечеством.
— Ждите! — уже без хамства, сказал лакей.
Я ждал. Понятно было, что промурыжат, не сразу позовут. Но здесь хотя бы нет галдящей толпы, которая изрядно напрягала. Минут двадцать я стоял с горделивой миной, а после все-таки двери распахнули и я вошел в приемный зал.
Доспехи по углам, большой портрет Карла Неудачника Двенадцатого, здесь же картина со времен Тридцатилетней войны. Понятно, на кого ориентируется Густав III Адольф. Но картины мне не были столь интересны, я на них смотрел, чтобы сохранять вид независимый и гордый. Получалось так, что поглядывал на всех с высока, словно и не замечал никого. А здесь было кого заметить. Может, и четверть всех присутствующих были англичанами. Прямо резало глаза от ярких красных мундиров. Отличные они все же мишени, эти красномундирники.
Сделав шагов десять, я остановился перед постаментом, на котором сидел на троне король. Щегол малолетний, а все туда же! Щуплый, с озлобленным взглядом, силящийся хмурить брови, чтобы казаться взрослым и грозным, такой персонаж вызывал брезгливость.
Прокудахтав что-то на своем шведском языке, король не увидел моей реакции на свою отповедь. Да и я не реагировал, пусть через два слова и понимал речь Густава Адольфа.
— Как смеете вы приезжать и требовать аудиенции? — выкрикнул король уже на французском языке.
Я молчал.
— Что нужно вам? Еще пройтись по улицам моей столицы? Вы сами видели, что мой народ презирает московитов, — говорил главный швед, вызывая всеобщее веселье.
Как же! Русского посла сейчас отчитывают.
— Пожалуй, я немного подожду и обязательно, но позже, пройдусь по улицам Стокгольма еще раз, — сказал я и веселье резко прекратилось, а на меня уставились злые взгляды.
Не такие здесь и дебилы собрались, понимают намеки, пусть и такие завуалированные. Когда я еще смогу пройтись по городу, да не спрашивая разрешения у короля? Правильно, когда Стокгольм будет либо русским, либо оккупирован нашими войсками.
— Я повторяю свой вопрос. Зачем вы прибыли? — раздраженно выкрикнул король.
— Спросить у вас, ваше величество, почему Швеция, заключая мирные соглашения с моей страной, никогда их не выполняет? Значит ли это, что нам не стоит с вами более заключать мира, а пребывать в состоянии войны? — сказал я, а король даже встал со своего трона.
— Соглашения с вашей страной не стоят той бумаги, на которой они написаны! — выкрикнул швед с короной.
— Они стоят пролитой крови русских и шведских солдат! — парировал я.