Заговоренный меч
Шрифт:
Как самая дорогая на свете вещь дана ты нам
в наследство,
Прадед наш Аргын радовался твоей красе,
Твоими изумрудными лугами с серебряными
нитями ручьев
Из века в век любовались аргыны, о гора
Аргынаты!
Здесь не было множества зеркальных озер и полноводных рек, способных напоить тысячные табуны, поэтому в теплое время года людей бывало немного. А самое главное, места эти издавна принадлежали роду султана Джаныбека,
Но в последний день, когда хан объявил о том, что завтра все возвращаются в ставку, им улыбнулось наконец счастье. Увлеченный преследованием быстроногой сайги, султан Джаныбек ускакал далеко в заросли. Верные ему джигиты помчались следом, но кони их притомились за три дня охоты, да и не могли они тягаться с знаменитым аргамаком султана. Поскакав через рощу, Джаныбек вдруг увидел невдалеке самого хана Абулхаира с несколькими верными людьми, а сбоку уже подъезжали трое, которых приметил он раньше. Хан только что сменил уставшего коня, а конь Сарыбая
был полон сил, потому что не участвовал в настоящей охоте. Вместе с Джаныбеком поскакали они за сайгой, и султан уже не мог уклониться, чтобы не показать себя трусом перед врагом.
Вскоре лишь трое оказались впереди: султан Джаныбек, хан Абулхаир и брат ханского палача — Сарыбай. Все другие остались далеко позади, и даже голосов их не было слышно. Проскакав еще немного, они догнали наконец обессилевшую сайгу. Джаныбек в слепом охотничьем азарте, позабыв на миг о грозящей ему опасности, спрыгнул с седла, отбросил в сторону дубинку и вытащил нож, чтобы прирезать сайгу. И лишь тут заметил замахнувшегося на него своей дубиной Сарыбая.
— Не трогай, это моя сайга! — злобно закричал Сарыбай.
Султан прыгнул к нему на коня и сорвал его с седла. Вместе с тяжелым противником повалился он в густую траву, но при падении успел подмять его под себя. Горящие злобой глаза оказались у самого его лица, и вдруг радостная надежда появилась в них.
— Бей… Бейте его в затылок! — закричал он кому-то.
Не выпуская Сарыбая, султан скосил глаза в сторону и увидел стоящего над ним хана Абулхаира…
Абулхаир так и не понял, почему не ударил в затылок султана Джаныбека. Что-то на миг удержало его руку, а потом выехали из кустов люди, и поздно было уже что-нибудь сделать. Первым к месту происшествия прискакал Керей. Джаныбек тогда опустил Сарыбая.
— На этот раз я прощаю тебя, потому что не ты здесь главный виновник! — процедил он сквозь зубы и так посмотрел на Абулхаира, что тому стало не по себе.
А сайга все еще лежала живая. Джаныбек посмотрел на нее и махнул рукой.
— Поскольку человеку, который покушался на мою жизнь, простил я, то почему бы не простить невинное животное! — сказал он Керею, пристегнул к поясу дубинку и сел на коня. Вместе поехали они к своим, а хан Абулхаир молча смотрел им вслед…
Поднявшийся с земли Сарыбай тоже занес ногу в стремя. Хан отвернулся.
— Зачем не ударили вы его сзади дубиной, мой повелитель-хан? — зашептал ему в спину брат палача. — Если бы он упал, я тут же переломил бы ему шейный позвонок. Так всегда бывает, когда человек падает с лошади, и никто бы не догадался…
Он не успел договорить, как голова его покатилась с плеч. Абулхаир брезгливо вытер клинок об одежду Сарыбая и велел трубить сбор. Приехавшие первыми Джаныбек с Кереем увидели валявшуюся в траве голову с выпученными в испуге глазами.
— Такая смерть ждет каждого, кто покусится на жизнь моих верных султанов! — сказал хан Абулхаир.
Но вряд ли поверили в искренность его слов Джаныбек с Кереем. Оба султана молча проводили хана Абулхаира до ставки и вскоре уехали в свои кочевья. А хан с тех пор совсем потерял покой, целыми днями лежал на шкуре барса и обдумывал создавшееся положение. Пути назад не было, и горькая досада на то, что не прикончил Джаныбека, грызла душу. Не скоро представится теперь такая возможность…
"В шестнадцать лет я собственными руками зарезал сына самого Едиге — крепколобого Казы-бия, — вспоминал Абулхаир, и губы его кривились от гордости. — В семнадцать лет произошел мой знаменитый поединок с ханом Жумадеком, правившим степью Дешт-и-Кипчак. Как родного сына любил он меня и воспитывал с ранних лет, словно отец. Разве дрогнула моя рука, когда прирезал я его, сбив с седла? Да и сам он принял смерть с легкостью, понимая, что таков закон жизни, так же буду поступать я со всеми врагами. В надежные руки передавал он свой трон. И вот теперь эти руки не поднялись на самого лютого врага — Джаныбека!
Львиное сердце должно быть у того, кто правит людьми и берет на себя ответственность за них перед богом. Почему же расслабилось оно на этот раз? Один-единственный удар по голове этого ненавистного султана, и не было бы никаких неприятностей. Прав был убитый раб: никто бы не посмел высказать сомнение в том, что Джаныбек упал с коня во время охоты. Люди знали бы тогда, что если упал Джаныбек, то каждый из них может упасть таким образом. Страх — самый надежный замок на болтливые рты!..
Говорят, что мой предок Чингисхан поучал: если поднял руку на врага, то бей только насмерть, потому что нет опаснее недобитого врага. А простить врага — преступление, за которое придется расплачиваться всю жизнь. Слабостью посчитает враг твое великодушие и удесятерит свои усилия против тебя!.."
II
Джучи родился от Борте-Фуджин из племени конурат и сам был женат на конуратках. От второй его жены Укихатун родился Батый.
Джучи довольно крепко усвоил степную мудрость, которая гласит: «Пусть руки отпадут у того, кто не радеет за родственников». Казахские племена стали его опорой в дальнейшей политике, и окружали его обычно казахские султаны и батыры. Даже в песнях и сказаниях народа, где всегда подчеркивается жестокость и коварство других чингизидов, о Джучи говорится в ином тоне. Он суров, но справедлив и всегда готов выслушать мудрый совет. Особо поясняется, что умел он обуздывать свой гнев, а это уже не так мало для сына Чингисхана. Уже одно то, что Джучи не стремился к полному уничтожению казахских племен, делало его и в их глазах защитником и добрым родственником. Слишком свежи были в памяти иные примеры. И недаром сохранился в веках эпос «Аксак кулан — Джучи-хан», который поют до сих пор в степи. Конечно, пройдя через века, дурные поступки того или иного властителя выветриваются порой из народной памяти, но вот не ушел же из нее страшный образ Чингисхана, которым пугают детей в степи…
Монгольские завоеватели, захватившие казахские земли, были немногочисленны. Один на сто приходилось их по отношению к исконным обитателям степи Дешт-и-Кипчак, и они быстро растворились в общей массе, как горсть соли, брошенная в реку. Не прошло и века, как монгольские султаны ничем уже не отличались от казахов. Только и осталось у них звание «тюре», дающее право на султанский и ханский титулы. В каждом казахском роде и племени были они, и самая жестокая грызня происходила всегда между ними за власть и влияние.