Заговоренный меч
Шрифт:
— Разве со времени великого Майхи-бия из рода уйсуней не существует право народа самому решать вопрос о жизни или смерти свободных джигитов? — спросил он, обведя суровым взглядом свой совет. — Даже Чингисхан не нарушал этой традиции. Как же я, его потомок, посмею вмешиваться в это священное право моего народа? Пусть соберутся знатные и достойные люди из аргынов и кипчаков и пусть вынесут свой приговор батыру Саяну. Ваше решение будет приказом для меня!
Все одобрительно кивнули головами, ибо ханская воля нерушима.
— Да будет так, милостивый хан. Мы снова соберемся.
…Целых три дня спорили
Закончилось все тем, что решили снова обратиться к хану, который не вмешивался ни во что и вел себя так, словно его не интересовал исход дела. Опять собрался ханский совет. Выхода не находилось. Все прекрасно понимали, что если схватились два волкодава, то хозяину необходимо метнуть в кого-нибудь из них копье, чтобы решить спор. В противном случае он рискует лишиться обоих. Но в кого из двух дерущихся вонзится наугад брошенное копье? В такой свалке можно метить в одного, а попасть в другого…
Холодные глаза хана Абулхаира смотрели куда-то вдаль. Ни в коем случае не мог он сейчас метнуть это копье в кипчаков.
Хану-властелину предстояло вынести приговор простому казаху Саяну. Но разве не простолюдин из ветви барлас степного рода мангыт — знаменитый Тимур вывернул недавно чуть не весь мир наизнанку? При воспоминании одного его имени дрожь прошла по телу Абулхаира…
Противоречия раздирали Золотую Орду. Сами копали под собой яму ее ханы, а в 1380 году Дмитрий Донской на поле Куликовом превратил эту яму в зияющую пропасть. Но не свалилась еще туда Золотая Орда, продолжала нападения на соседей. Хромой Тимур пробормотал над Золотой Ордой заупокойную молитву…
Именно Тимур поддержал род джагатаев против других чингизидов — потомков Джучи. В 1392 году разрушил он основу Золотой Орды, а в 1395 году полчища Тимура вышли к ней уже со стороны Кавказа и вошли в Сарай — сказочную столицу, основанную некогда ханом Батыем в низовьях Едиля. Хан Тохтамыш бежал куда глаза глядят, и на этом кончилось могущество Золотой Орды…
Какой-то ключ к истории нашел этот выходец из барласов Тимур. Может быть, потому и случилось это, что был он из храбрых степняков и знал, как управлять ими. О, импрам — степная масса — всегда была загадкой для правителей. Обуздав ее, как дикого коня, поскакал Железный Хромец к славе, и легли под ноги ему многие страны. Так что дело сейчас не в одной жизни, судьбу которой предстоит решить Абулхаиру. Речь идет о чем-то куда более важном. Сердце этой массы предстоит завоевать, и тогда — кто знает — не повторит ли он, хан Абулхаир, путь Тимура?..
На изменчивый весенний ветер похожа ханская политика и меняется соответственно обстоятельствам. Теплый огонек загорелся в ханских глазах. «А что, если решить этот вопрос просто по-человечески? — подумал Абулхаир. — Это должно понравиться простым людям. — Что там ни говори, а их доверие пытается завоевать всякий властитель. В конце концов от них зависит судьба ханства…»
Тридцать лет уже правил огромной страной хан Абулхаир, и только теперь пришла к нему эта простая истина. Он решил прежде всего допросить самого преступника и составить собственное мнение о его вине. Вяло махнул он рукой, распуская совет…
Взяв в руки серебряный колокольчик, хан слегка тряхнул им. Раздался тихий мелодичный звон, и сразу появился худой бледнолицый старик Оспан-ходжа, доверенное лицо хана. Он безмолвно приложил руки к груди и почтительно опустил голову, ожидая приказаний.
— Пусть приведут ко мне заключенного!
— Какого заключенного, мой повелитель-хан?
В глазах Оспан-ходжи было недоумение. «В самом деле, кого из них?» — недобро усмехнулся про себя Абулхаир. Немало было брошено в зинданы людей за эти тридцать лет. Он забыл уже многих и не знает даже, живы ли там, под землей, некоторые из них, потому что лучше мертвому в могиле, чем живому. А зиндан — это могила, сырая и холодная. И вдобавок ко всему тяжелые ржавые цепи на руках и вокруг горла.
Что же, он пока помнит имя этого джигита, о котором идет спор. Саяном зовут его, и, наверно, дороже всего на свете для него жизнь и свобода. А для хана эта жизнь равнозначна жизни комара, что поет сейчас над ухом.
Саян… Где он слышал в последний раз это звучное имя?.. Да, да, так оно и было. О нем говорила Рабиа-султан-бегим. Именно этого молодого джигита просила она назначить аталыком — воспитателем и душеприказчиком его второго сына Суюнчика. Почему так умоляла она об этом?..
Он не выполнил тогда просьбу Рабиа-султан-бегим, сказав при этом, что, пока жив, не приходится беспокоиться о посторонних душеприказчиках для его сыновей.
Но почему все же не пошел он тогда навстречу женщине? Неужели из-за сплетен, что дошли до него, сплетен, которыми испокон веков наполнены ханские дворцы? И все же, хоть уверен он в кристальной чистоте своей любимой жены, сплетня оставила какой-то след в душе.
Каков же он, этот Саян?
В походе пришлось мельком увидеть его, но издали, и мешал надетый на голову батыра железный шлем. Жена больше не повторяла своей просьбы, и он забыл про этого человека. Семь лет прошло с тех пор… Хан Абулхаир повернул голову к приближенному.
— Пусть приведут того джигита, который послужил причиной ссоры между аргынами и кипчаками! — приказал он, почему-то не назвав имени батыра Саяна.
— Слушаюсь, мой повелитель-хан!
Не старость ли причиной, что все время возвращается он думами в прошлое? Вот и сейчас, пока вытащат из ямы и приведут к нему этого джигита с запоминающимся именем, снова проходит перед ним вся его блестящая и нелегкая жизнь… «Троном Саина», «Троном Джучи», «Троном Батыя» — как только не называли то место, которое занял он в семнадцать лет. Тогда ханская ставка находилась при устье Иртыша в городе Чинга Тура-Тюмень, где плевок зимой замерзает, не долетая до земли. Оттуда начал он свои завоевания, одно за другим покоряя разрозненные казахские ханства. Все Приишимье прибрал он к рукам, берега Тобола и Нуры. Так и не остановленный никем, дошел он до горы Улытау, на вершине которой развевалось некогда знамя Джучи…