Заговоренный меч
Шрифт:
Хранятся в глубинах человеческой души…
Жемчуг, что таит в себе море,
Выбрасывает на берег ураган.
Мудрость обнажается в горе,
Когда сердце изнеможет от ран…
Это была его знаменитая песнь-размышление о судьбах родины, которую народ сохранил на века в своей благородной памяти. Спев ее как вступление к состязанию, Асан-Кайгы смахнул платком пот со своего обветренного, дубленного солнцем и годами лица и повернулся к акынам.
Наступила
— Начинай, славный Казтуган-жырау!
И запел про вольных кипчаков маленький акын… Печенегов — дальних предков каракалпаков и родственных им тюрков встретили кипчаки, перейдя в десятом веке Едиль. Они беспощадно теснили своих ослабевших родственников, продвинувшись в низовья Дона и Днепра. Здесь на их пути встали русские города, и началась непрерывная многолетняя война с внезапными набегами, примирениями, родством и новыми набегами.
Благодаря закалке, умению с детства сидеть в седле, а также свойственной кочевникам подвижности, кипчаки, несмотря на свою относительную малочисленность, представляли серьезную угрозу для пограничных крепостей, а временами и для самого Киева. Старые песни об этих набегах вспомнил Казтуган-жырау и объединил их в одну воинскую поэму о минувших временах…
Еще не умеет ходить мальчик-кипчак, а уже сидит на лошади, намертво вцепившись в гриву. А когда ноги его привыкают сами держаться за конские бока, освободившиеся руки начинают натягивать лук или бросать аркан на все, что попадается в пути. Прямо с седла, не целясь, сбивает он еле видную в небе птицу, а бегущего оленя арканит со ста шагов в одно мгновение…
Едва подрастает он, и кривой дедовский клыч дают ему в руки. Теперь он воин. Зоркие глаза его не хуже взгляда степного орла различают добычу в чистом поле, а опасность слышит он издали. Мало кому удавалось подобраться незамеченным к кипчакскому стану.
В седую древность уходит особая военная стратегия и тактика кипчаков. Страшной конной лавиной бросались всегда они на врага, засыпая его стрелами. Если противник выдерживал их натиск, они тут же поворачивали послушных коней и исчезали в степной дымке. Одобренные успехом враги порой не выдерживали и устремлялись за ними в погоню. И вдруг целый ураган стрел обрушивался на них изо всех оврагов и степных балок. Возвратившиеся всадники довершали разгром, потому что ничего не было страшнее для бегущего врага, чем знаменитые кипчакские сабли-алдаспаны из синей булатной стали…
Существовал и другой прием. Когда выстраивались друг против друга основные силы, кипчаки образовывали свой знаменитый степной клин. В несколько рядов — углом вперед — строилось кипчакское войско. На острие клина были наиболее сильные и опытные батыры, а между рядами ставились вплотную одна к другой огромные степные телеги, способные задержать контратакующего врага. За этими линиями прятался резерв, готовый в любую минуту вылететь и ринуться в бой…
Еще более находчивыми были кипчаки в обороне. Когда противник превосходил их силами, они из этих же телег устраивали круговую оборону в несколько рядов, оставляя узкие кривые проходы для собственной контратаки. Когда первая линия атакующих разбивалась о телеги и все смешивалось в один клубок, из проходов выскакивали воины с острыми палашами-наркескенами, названными так потому, что ими можно было с одного удара отрубить голову громадному верблюду-нару. Ошеломленный враг откатывался от такой крепости, а в проходы снова пропускалась конница, и специально приученные лошади выскальзывали из-за телег, как щуки из камыша в степном, не тронутом людьми озере. Будто в чистом поле чувствовали они себя меж телег, в то время как попавшие туда вражеские кони ломали ноги и разбивались вместе со всадниками. Все довершали длинные кипчакские стрелы с тяжелыми наконечниками, способные пробить насквозь тело врага вместе с броней или сорвать с седла любого рыцаря.
Большое значение имело при этом место, выбранное для обороны. Если оно чем-либо не устраивало кипчакских военачальников, то по короткому сигналу натренированные всадники подцепляли к стременам оглобли телег-тачанок, и в мгновение ока вся «крепость» перемещалась на более удобный холм. Делалось это в период затишья или в сумерках, и, пока противник протирал глаза, все уже было готово к его встрече.
Следует сказать, что опытный противник, знакомый с кипчаками, обычно и не пытался прорывать такие передвижные укрепления. Увидев поставленные вкруговую телеги, крытые воловьими и верблюжьими шкурами, он обычно отходил, дожидаясь более удобного случая…
Пользуясь своей подвижностью и относительной неуязвимостью, кипчаки что ни год совершали набеги на своих соседей, и прежде всего на Русь.
Междоусобицы многочисленных русских князей помогали кипчакам в их набегах. Не меньшая раздробленность и распри происходили в степи, а ими пользовались русские князья. В периоды сплочения русские князья наносили чувствительные удары по степнякам, особенно при Владимире Мономахе, который беспощадно расправлялся с нарушившими установленные границы кипчакскими ханами.
Умер Мономах, и с еще большей силой вспыхнула непрерывная война между вечными кочевниками и Русью. А вскоре раздался в степи мощный гул от копыт маленьких косматых монгольских коней, и бывшие враги вместе встали на их пути…
Много крови видел на своем веку столетний Асан-Кайгы. Он знал не хуже маленького, ростом с грача, певца Казтуган-жырау о лихих кипчакских набегах, которые воспевал тот сейчас, ерзая по лошадиной шкуре. И ныло его сердце, потому что не в этом нуждалась его родина…
А что противопоставит этой необузданной стихии другой певец — Котан-жырау? Сумеет ли он найти слабое место в том извечном уважении к удали и отваге, которое испокон века процветает в степи? Поймет ли народ его доводы в это проклятое время, когда люди обезумели от крови и распрей, а мудрость уснула в их душах, уступив место страстям?
Да, кровь и набеги воспевал Казтуган-жырау, видя в них смысл жизни. Вскидывая над головой старую сосновую домбру, он красивым сильным голосом призывал к новым битвам, к войне ради войны. Только так, по его мнению, утверждается человек. Словно верхом на коне, летел вперед в боевом экстазе Казтуган-жырау, прыгал, крутился волчком, снова и снова возвращаясь к исходной позиции. «Это были презирающие смерть львы… Это были люди, не знающие жалости… Какой народ сравнится с гордыми кипчаками? Где еще на земле найдете вы таких батыров?!»
И вместе со своим певцом чуть ли не плясали, сидя, люди. Казалось, дай им сейчас в руки сабли, и они начнут крошить ими направо и налево соседей, не ведая жалости. На седьмом небе от радости сидел грозный великан Кобланды-батыр, и ноздри его раздувались при каждом призыве Казтугана-жырау к войне. С гордой снисходительностью поглядывали по сторонам другие кипчакские батыры. Все они одобрительно зашумели, когда певец завершил вводную часть.
Асан-Кайгы повернулся к другому певцу:
— Теперь твоя очередь, Котан-жырау!