Заговорщик
Шрифт:
– С чем?
– С этим… Ну, типа гитары… – растерялся Зверев. [16] – В общем, ерунда. Эту неделю я от вас больше ни ногой.
– Прости, княже… – На пороге трапезной появился Илья, потоптался, отвесил поклон. – Прости, вестник там прибег из Посольского приказа. Дьяк тамошний тебя к себе кличет.
– Чего ему надо?
– Рази смерд сей ведает? Слова передал, ныне ответа дожидается. Сказывал, срочно тебя звали, ждут.
– Ну вот, – вздохнул Андрей и поднялся из-за стола. – Прости, Полинушка.
16
Балалайки появились на Руси, по слухам, только в начале XVIII века.
Изба Посольского приказа стояла в Кремле недалеко от колокольни Ивана Великого. «Избой* ее называли, естественно, только в документах, как и многие другие русские казенные учреждения: „съезжая изба“, „земская изба“, „поместная изба“. На самом деле оштукатуренная и крашенная в розовый цвет „избушка“ имела высоту Грановитой палаты и почти в полтора раза превосходила ее в длину. Оно и не удивительно. Одних только подьячих здесь служило не меньше четырех десятков. При каждом – несколько помощников, писцов, посыльных, у каждого – толмачи, груды грамот, каждому надобно где-то принимать жалобщиков. В общем, чтобы вместить всех, домик вполне мог оказаться даже слишком маленьким.
Дьяк занимал палаты на ближнем к храму Иоанна Лествичника углу. Палаты роскошные: расписные с позолотой стены, стрельчатые слюдяные окна, на небольшом возвышении – резное кресло с высокой спинкой, смахивающее на трон. Одет был боярин соответственно обстановке: соболья шуба с парчовыми, усыпанными самоцветами вошвами, бобровая остроконечная шапка с широкими отворотами. Под верхней одеждой проглядывала сплошь золотая ферязь – тоже с самоцветами и какими-то блестками. Правда, посоха на этот раз при дьяке не имелось. Даже странно – как можно устоять на ногах в столь тяжелом наряде, ни на что не опираясь?
Правда, от натуги глава приказа весь разгорячился – щеки раскраснелись, губы налились, ровно у юной красавицы, зрачки расширились, делая глаза томными и бездонными. Вот только рыжие брови и ресницы впечатление портили. А так – хоть замуж выдавай!
– Здрав будь, Андрей Васильевич, – кивнул гостю Висковатый.
– И тебе здоровия, Иван Михайлович. Почто звал столь спешно?
– Эк ты суров, княже! – обошел кресло дьяк и оперся-таки на спинку рукой. – Ни о здоровье не спросишь, ни о семье.
– Коли дело спешное, к чему время зря терять?
– Ну, коли так, то давай зараз о беспокойстве моем поговорим, – согласился Висковатый. – Два дня тому назад у торга холопами Разбойного приказа был повязан Максим Швыдкой, смерд из Торопца, урожденный из черных [17] крестьян. На улицах московских он послов от магистра Ливонского позорил охульно, сказывал про обман ими государя нашего, про оскорбления, ими для государя сочиненные. Ну, да ты, Андрей Васильевич, и сам сие знаешь, ибо хулил теми же словами посольство при боярах многих в тот же день, и они слова сии многим людям передали.
17
Черный люд – это те, кто несет государево тягло. Не служит и не является крестьянином в боярском поместье.
– Не хулил, – покачал головой Андрей. – Правду говорил. Комтур Готард Кетлер не желает слова своего держать, выплачивать дань положенную. Вместо этого он намерен Иоанна Васильевича обманывать многократно, дабы себе серебро оставить. Разве это не оскорбление, нашего государя? Разве за это он не достоин наказания? Разве не должен ты, Иван Михайлович, достоинство царя всея Руси уберечь и обмана сего не допустить?
– Ты возводишь хулу на кавалера Кетлера, полагаясь на слова простого смерда?
– Я точно знаю, что это правда, Иван Михайлович.
– На дыбе допрошенный, тот смерд показал, что слова сии охульные слышал он от послов ливонских в ту ночь, когда они стояли на дворе постоялом, в коем он подворником взят с детских лет.
– Вы тут что, разума лишились?! – взорвался Андрей. – Человек из патриотизма старался, о чести государя нашего заботился. А вы его – на дыбу!
– На вопрос же о том, как попал он в Москву ранее послов ливонских, сей смерд показал, что довез его на почтовых лошадях самолично князь Сакульский. Ты, Андрей Васильевич.
– Да, я. Узнав, какая подлость замышлена ливонцами, я решил забрать с собой свидетеля этого безобразия. Сюда, в Посольский приказ ему велел явиться.
– О том упомянутым Максимкой тоже поведано, – согласился дьяк. – Однако же вижу я, что напраслина на послов иноземных возведена со слов смерда безродного, невесть что случайно услышавшего. Сие есть глупости и обман. За обман сей смерд будет бит на площади батогами нещадно, опосля чего прогнан из Москвы прочь.
– Ну-ну, продолжай, Иван Михайлович, – прищурился на него Зверев. – Теперь рискни меня, князя рода Сакульских, так же во лжи обвинить.
– Тебе же, Андрей Васильевич, поскольку ты обманут был смердом сим, от государя нашего порухи нет. Однако же прошу ныне россказни свои прекратить, дабы урону не причинять сношениям русским со странами иными.
– Я точно знаю, что Готард Кетлер обманщик, Иван Михайлович. Он намерен пользоваться верой государя нашего в честность людскую, в верность слову даденному, дабы обманывать его до тех пор, пока русское серебро не удастся безнаказанно украсть.
– Пустые слухи!
– Я знаю это достоверно, боярин. Абсолютно точно.
Дьяк Посольского приказа надолго задумался. Вышел из-за кресла:
– Вот что я тебе скажу, Андрей Васильевич. Делами с иноземцами всеми, сношениями с господарями чужими по указу государя нашего я и токмо я занимаюсь. Не нужно тебе с фантазиями своими в мою епархию забираться.
– Не забывайся, боярин, – предупредил его Андрей. – Не забывай, ты с русским князем разговариваешь. Оскорбление государя нашего я забыть али не заметить не могу! И позора такого для Иоанна Васильевича не допущу!