Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Шрифт:
Софрон прижался к нему спиной. Так они должны скоротать ночь. Интересно, через сколько часов наступит утро? Но утро им ни к чему. Им нужен рассвет. Если бы небо расчистило и высыпали звезды, можно было бы посмотреть на часы. Серебряная луковица карманных часов оттягивала левый карман гимнастерки Хаустова, соблазняла. Но надо было подчиняться Софрону, терпеть, ждать.
Теперь ночь стала их союзником. И они теперь стали частью ее. Частью леса и тишины.
Удивительно, но холода Хаустов не чувствовал. Он чувствовал влажный воздух, запах прели, теплую спину Софрона, и этого было достаточно, чтобы ждать, ждать и ждать.
В какой-то момент он понял, что на миг задремал. Потому что вздрогнул. Вздрогнул и Софрон. Спина его напряглась. Значит, и он дремал. Послышался шорох. И голоса. Разговаривали тихо, и, как показалось им, совсем рядом. Хаустов повернул голову в сторону звуков и услышал, как от напряжения заскрипели шейные позвонки. Разговаривали по-немецки. Смена поста. Значит, они все же прямиком вышли на часового. Или на часовых. Интересно, сколько их здесь? Два? Три? Все зависит от численности группы и осторожности командира. Немцы народ пунктуальный, обязательный. Если уставом или особой инструкцией определено, что на занятой противником местности, в ближнем тылу, в лесу, диверсионная группа при численности такой-то должна иметь столько-то постов, выставленных таким-то порядком, то все в точности до мелочей будет исполнено. Интересно, те двое, тоже из их группы? Или это были связные, которые шли назад с донесением и по пути решили прихватить «языка»?
Судя по звукам, по тому, как доносились из темноты голоса немцев, перед ними либо поляна, либо такой же овраг. Но тогда почему они не спустились в овраг? Боятся? Или, наоборот, ничего не боятся.
Когда в саперную роту пришли люди из «Бранденбурга», никто из уцелевших в бою возле деревни Малеево и предположить не мог, чем это для них обернется. А первый и второй номера Schpandeu Отто Зигель и Хорст Хаук вообще спали в крестьянской избе. Одному из них снилась девушка на летнем лугу. Что прекраснее может сниться солдату вермахта в глубине России посреди Восточного фронта? А другому – жуткий кошмар, которого он потом толком и вспомнить не мог и в конце концов смирился, слушая рассказ товарища и хотя бы таким способом пытаясь разделить с ним то прекрасное, чего они не лишены здесь хотя бы во сне. Все разрушила команда строиться и приготовиться к маршу.
Но к маршу готовиться пришлось только им двоим. Из всего взвода, оставшегося от саперной роты после двухнедельного нескончаемого наступления, гауптман Хорнунг выдернул из строя именно их пулеметный расчет. Черт бы его побрал, этого Хорнунга, с его всегда сияющей белизной рубашкой. Словно Рыцарский крест недопустимо носить при условии, что рубашка под мундиром будет не столь безупречной. Вот за что они все любили своего унтер-фельдфебеля Витта – тот копошился вместе со взводом в том же дерьме, что и все, не был столь щепетилен в одежде. И Рыцарский крест тоже давно заслужил. Только пока не получил его. Просто не получил. Но в глазах взвода, их славного взвода, именно унтер-фельдфебель Витт, пусть и орет он порой несправедливо, самый настоящий герой во имя Великой Германии.
Когда гауптман Хорнунг приказал выйти из строя пулеметному расчету обершютце Зигеля, командир взвода проводил своих лучших солдат таким взглядом, который оба запомнили навсегда. Видимо, Витт уже знал, что их ждет.
И вот они сидели в лесу возле погашенного костра и дремали. Снова одному из них снился летний луг, пахнущий ладонями любимой, ее прелестная улыбка… Зигель вздрогнул и почувствовал, как вздрогнул его товарищ, сидевший рядом, спиной к нему. Пулемет с коробкой на двадцать пять патронов стоял рядом, прикрытый плащ-палаткой.
– Проклятый холод, – прошептал один из них.
– Проклятая Россия. Если здесь такой холод в октябре, то какой же будет зима?
– Зимовать мы будем в Москве, Хорст.
– Ты так считаешь?
– А ты?
– Я об этом стараюсь помалкивать. Лучше не искушать судьбу. Штейгер и Зибкен тоже считали, что завтра мы будем в Москве. Помнишь, о чем мечтал Рудольф?
– Самовар?
– Да, русский самовар. Жаль, что те, которые нам попадались на пути, ему не нравились. Он думал, что самый красивый, самый роскошный самовар он найдет в Москве и увезет его к себе на родину. А мы даже не смогли похоронить их.
Там, где час назад горел костер, шевельнулась тень. Кто-то встал. Наверное, снова этот лось с длинной фамилией, из силезцев. Силезца приставили к ним, и тот не спускал с них глаз.
– Послушайте, вы, – сказал силезец на своем жутком диалекте, – если сейчас же не заткнетесь, я перережу вам глотки.
Они здесь не в родной саперной роте, пришлось замолчать. К тому же у силезца нашивки то ли унтер-офицера, то ли фенриха. Под камуфляжем не видно.
«Бранденбуржцы» – народ отпетый. О них ходили разные слухи. Одни говорили, что те, кто служит в полку «Бранденбург-800», – настоящие герои. Другие – что это самые последние негодяи, мясники и убийцы, ничем не отличающиеся от тех, кто служит в зондеркомандах и карательных отрядах. И угораздило же их, простых саперов из пехотной дивизии вермахта, попасть в одну компанию с этими мрачными типами. Их взяли как пулеметчиков. Пулемет в группе был один. «Бранденбуржцы» все имели «МП-38» с большим запасом сменных рожков. Столько автоматов в одном подразделении сразу Зигель и Хаук еще не видели. Да и продуктами их снабжали по высшему разряду. Норвежские сардины в масле, французский коньяк, сыр в непромокаемых брикетах, мармелад и настоящий кофе. От всего этого они в своей саперной роте давно уже отвыкли. Кроме тяжелого Schpandeu и двух коробок с лентами, им пришлось носить рюкзак с взрывчаткой. В подробности операции их никто не посвящал. Да и сами они старались особо не интересоваться. Поскорее бы избавиться от этой взрывчатки и вернуться в свою роту, думали они. Хорошо еще, что иваны на этом рубеже не очень сильны и сплошной линии фронта у них нет до сих пор. Назад можно вернуться так же свободно, без стрельбы, как прошли сюда. «Бранденбуржцы» иногда принимались разговаривать между собой по-русски. А двое, после того как неподалеку от железнодорожной насыпи вырезали ножами группу иванов, то ли их дезертиров, то ли патруль, и вовсе переоделись в красноармейскую форму. Двоих вскоре отправили с донесением в Высокиничи. Обстановка изменилась: усиленная охрана возле пусковых установок русских не позволила подойти близко, после пуска все установки тут же покинули огневые и уехали в тыл в сторону Серпухова. «Бранденбуржцы» в своих разговорах часто упоминали реактивные снаряды «сталинских органов». Значит, именно за ними они сюда и прибыли. На артиллерийском складе на разъезде Буриновский реактивных снарядов не оказалось. Командир «бранденбуржцев» запрашивал свой штаб: что делать? Возвращаться? Или все же, пользуясь тем, что прошли удачно, пока не обнаружены, а охрана разъезда слабая, не дожидаясь летной погоды и люфтваффе, использовать взрывчатку по прямому назначению на второстепенном объекте? Включать рацию под носом у иванов было слишком опасно, поэтому командир группы принял решение послать связных. Но связные имели и другую задачу: как можно дальше от разъезда захватить «языка», желательно офицера, из артиллерийского подразделения, которое только что прибыло на этот участок и, пользуясь нелетной погодой и бездействием германской авиации, спешно и без помех выгрузилось.
Не оставят ли их во время проведения операции по взрыву склада боеприпасов на разъезде Буриновский в заслоне? Не для этого ли и взяли их, простых солдат вермахта, в эту команду головорезов? Кто мы для них, думали пулеметчики. На чужих законы фронтового товарищества распространяются не всегда. Зигель и Хаук еще вечером обсудили свое незавидное положение и пришли к выводу, что ночью спать нужно вполглаза и в любом случае по очереди, а днем, во время марша, держаться рядом и не отходить ни на шаг от своего Schpandeu и все время слушать, слушать и слушать. Слушать лес, слушать «бранденбуржцев», что они говорят и что затевают.
«Бранденбуржцы» чувствовали себя здесь, в лесу, в тылу у русских, как в своем собственном тылу. Хорошо, что саперы-взрывники у них были свои. Это Зигель и Хаук поняли уже здесь, возле разъезда, когда они начали совещаться по поводу того, включать рацию или нет, взрывать склад артиллерийских снарядов и мин на разъезде рядом с железнодорожной будкой или продолжить поиски склада реактивных снарядов. Но тогда оставалось самое страшное: если они не нужны «бранденбуржцам» как подрывники, то нужны как пулеметчики. Не взяли же они их на такое непростое задание в качестве носильщиков для переноски взрывчатки.
Скорее бы наступало утро. Утром, возможно, вернутся связники, посланные в Высокиничи. Станет ясно, сколько им здесь еще мерзнуть и мокнуть.
Как бы ни были долги осенние ночи, а утро все равно наступает.
Утра ждали и на другой стороне оврага.
Хаустов протер винтовку и патроны. Три обоймы положил в правый карман, откуда брать их будет легче и удобнее. Так он делал всегда. С подсумками одна морока. Хотя в обороне, когда стреляешь из окопа шагов на сто пятьдесят – двести, обоймы можно таскать и из подсумков. И заряжать без суеты и спешки. Но здесь все решат секунды.