Загробный
Шрифт:
Я уверено прошел к нему, сел на полукресло, с завистью посмотрел на плоский монитор и беспроводную клавиатуру и мышь, перевел взгляд на референта.
Что ж, зови народ.
Референт как-то изогнулся и начал таять, будто мороженное на пляже. Я с горечью подумал, что все это было простым глюком, бредом усталого мозга. А референт уже исчез совсем и теперь таяли стены, столы, компьютер, манжеты рубашки с темными запонками...
1
... Жара, жара, жара!
И раздеться нельзя, потому что солнце сожжет беззащитную кожу.
Вода не успевает всосаться, выступая прямо из пищевода через кожу и мгновенно испаряясь.
Горстка иудеев презрела жару ради зрелища. Они сопровождают приговоренных к месту казни.
Ненормальные!
Куда приятней возлежать на козьих шкурах в прохладе глинобитного жилища, и пить прохладное кислое молоко.
Глупые римляне из-за этой казни мучаются на жаре в полной боевой готовности. Пилата, естественно, среди них нету - от в дворце, где фонтаны и мрамор надежно прячуь от гневного солнца. Ала наемников на мелких лошадях проскакала на гору и оцепила лобное место. Отборные легионеры прошли туда же, вздымая сандалями пыль. Как только не плавяться их мозги под медными шлемами?
Два бандита и проповедник волокут кресты на себе. Полное самообслуживание! Интересно, я бы в такой ситуации стал унижаться? Наверное стал, чтобы избежать побоев. Хотя, неизвестно, что хуже - побои или такая "гологофа" с крестом на плечах.
Кстати, мы, интеллигенты, распятие почему-то представляем по Булгакову. А на деле все иначе. И не кресты они волокут, а лишь перекладины поперечные. Основание креста, столб, вкопаны постоянно.
Скоро их распнут, а спустя несколько столетий новое религиозное безумие охватит население. Уж кому - кому, а евреям надо бы уяснить, что запреты всегда вызывают анормальную реакцию. И хреновые последствия.
Если бы они не вынудили прокуратора казнить этого назаретского безумца, то его идеи ушли бы в раскаленный песок Иудеи. И спустя столетия не служили очередными вожжами в руках попов-аферистов для управления толпой.
Если вдуматься, то в них нет ничего нового. Девять заповедей - это нормальный кодекс порядочного человека. Но человек пока еще - зверь. Зверь, в котором порой проглядывают человеческие черты. И мистическая сказка про смерть и возрождение, про бога и его сына гораздо понятней полузверю и получеловеку. И такому существу важней атрибутика этой сказки, чем конспективно-четкое изложение самой идеи.
– - Эй, не толкайся!
Это мне, что ли? Да, мне. Задумался.
– - Слиха.
Понял и удивился. Хоть язык почти не изменился, разве что произношение. А удивился, потому что подобная вежливость тут пока не в чести.
А кто это, кстати? Знакомая рожа... А, а, а... Это же сам Иуда. Собственой персоной. Сопровождает своего учителя. Ну-ка, ну-ка...
– - Эй, Иуда!
– - Чего надо?
– - Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?
– - Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.
– - Действительно чушь...
– - А я что... Работа у меня такая, я же штатным осведомителем синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!
– - Действительно дурак...
Что ж, легенды редко соответствуют реальности. А Иуда ничего, симпатичный юноша. И одет хорошо: чисто и со вкусом. Надо думать, что должность осведомителей в эти века не считалась чем-то недостойным. Вон как держится с достоинством.
А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить - кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.
Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундесен сказал? Про холод. Или Нансен? Но я бы сейчас от холода не отказался.
3
... Зверь, который жил во мне, вылез наружу, уселся на кресло и бесцеремонно взял мои сигареты.
– - Ну, и что будем делать?
– спросил он, прикуривая.
– - А разве что-то надо делать?
– спросил я, хладнокровно попивая чай.
– И вообще, кто тебе разрешил тут курить?!
– - Ты разве меня не боишься?
– удивился Зверь.
– - Че мне тебя бояться?
– Я откусил почти половину пирожного "трубочка", крем попытался выскочить, но я ловко перехватил его чайной ложечкой и запихал в рот.
– Я даже собак не боюсь.
– - Но я же - Зверь!
– сказал Зверь.
– - Знаю, - сказал я, - прихлебывая из чашки, - ну и что?
– - Да так...
– сказал Зверь.
– Может че надо?
Я подумал. В соседней квартире жил комендант гарнизонной гауптвахты, приземистый майор. Мне этот майор был до лампочке, слава Богу, я свое отслужил уже давно. Но вот его жена... Когда я выводил выгуливать своего дога, она, навалившись мощным бюстом на подоконник, орала в открытое окно:
– - Вы бы еще сами под моими окнами присели!
Голос у нее был пронзительный, глаза оловянные. Ее крики резали мои уши, как серпом... Ну, все знаю по чему.
– - Вот, если соседку...
– сказал я нерешительно.
– - Понял, - вскочил Зверь, - это мы мигом.
Он снял со стены блестящий серп, который красовался там вместо сабель и пистолетов, подчеркивая мою принадлежность к пацифистам, и выбежал из квартиры. Сквозь иллюзорные стены хрущевки донесся звук открывающейся в подъезде двери, невнятно бормотание, потом - крик, мгновенно затихший. Спустя пару минут Зверь вернулся и аккуратно повесил серп на место. Вид у него был самодовольный.
– - Спасибо, - сказал я тускло, - пятнадцать суток мне обеспечено, очень кстати.
– - Ни в коей мере, - заявил Зверь.
– Чаем угостишь? С рогаликом?
– - Лопай, - сказал я обречено.
К моему удивлению на другой день, когда я вывел пса на прогулку, комендантская супруга в окне заворковала нежно:
– - Какая у вас красивая собачка! Все хочу спросить, как этого красавца зовут?
– - Принц, - сказал я.
– Вы что, собак возлюбили?
– - Я всегда их любила, просто думала, что вы чего другого подумаете. А у меня муж ужасно ревнивый.