Загробный
Шрифт:
Когда я выздоровел, ребята пытались рассказать, как она выглядела, эта пластилиновая скульптура, созданная за один вечер и прожившая одну ночь, но не смогли. Лишь одно они утверждали с полной уверенностью: меньше всего это походило на скульптуру. Какие-то пересекающиеся линии, беспрерывно меняющие окраску, странный элипсоидный профиль, выглядывающий из-за них. Никто не решился рассматривать это внимательно, да и дал бы что-нибудь такой осмотр.
Кто-то хотел подойти к столу и не смог. "Мне в лицо будто бросили битое стекло, - рассказывал он потом, - глаза закололо, я испугался и решил подождать утра".
Они все решили подождать утра. Кто мог думать, что утро начнется так трагически. Ребята были напуганы, растеряны. Они отвезли меня в больницу, а комнату заперли. Возвращались поздно и были совсем рядом с общежитием, когда земля содрогнулась первый раз. Она вздрогнула потом еще и еще. От общежития не осталось и фундамента. Пострадала и больница. К сильному нервному потрясению прибавился двойной перелом ноги. Через два месяца мне разрешили ходить, чувствовал я себя хорошо и товарищи рассказали все. Все, а в общем ничего. Их не за что винить:
потрясения всей ночи были слишком велики. Сперва они думали обо мне, а не о скульптуре, а потом на их глазах гибли товарищи.
Зажила моя нога, привычные заботы наполнили мое время. Лишь иногда, по вечерам, уединившись куда-нибудь, я достаю из кармана маленькую коробочку с пластилином и старательно разминаю его между пальцев, скатывая податливый липкий шарик. И передо мной выстраиваются уродливые зайчики и безгубые лица-карикатуры, неумелые фигурки, вылепленные из пластилина.
6
... он закрыл меня - в чулан - маленькую камеру в дежурной комнате. Я угрюмо уселся на корточки, закурил. Тюрьма преследовала меня, как меченого.
Через час в дежурку втолкнули какого-то мужичка моих лет. Он бодро стрельнул у меня закурить, притулился рядом и весело поведал, что и неделю не успел погулять. Взяли его "за карман", в смысле - задержали во время карманной кражи.
Делать было нечего, мы разговорились. Узнав, что один из сроков он отбывал в Красноярском крае, я по интересовался, не знает ли он Адвоката.
Нет, - ответил воришка, - я лично с ним не встречался. А знать - знаю, как не знать. Адвоката на "дальняках" все знают.
Мне стало приятно, что моя известность на северных зонах - "дальняках" - не погасла. Возникла она после того, как мне, скромному зэку, удалось снять с работы и чуть ли не посадить замполита. Этот зам полит, должно быть, родился оперативником. Вместо того, чтоб сеять в зоне разумное и вечное, заниматься клубом, библиотекой, смягчать, хоть символически, зэковское существование, он все и везде вынюхивал, рас следовал. Пересажал ребят больше, чем самый ярый режимник или оперативник.
На меня замполит обратил внимание в книжном ларьке. В зону каждый квартал привозили на свободную продажу книги. Среди них встречались весьма - дефицитные. Первыми ларек посещали охранники, сперва, естественно, офицеры, потом прапорщики и вольнонаемные. Потом шли активисты, из наиболее авторитетных - председатели разнообразных секций, осведомители, а только потом к книгам допускались простые заключенные. Очередь всегда выстраивалась с утра, обычная сварливая очередь, сдерживаемая и регулируемая активистами в повязках. Ей мало что доставалось, лучшие канцелярские принадлежности, красивые книги уходили пачками. Что-то пересылалось на волю, многое появлялось на зоновской барахолке. На этой барахолке за чай, золото или за деньги, которые котировались гораздо ниже чая, можно было купить все: от черной икры до старинных серебряных часов-луковиц. Но и последние посетители могли кое-что выбрать.
Я никогда не уходил без дефицита, прятавшегося в невзрачных бумажных изданиях. Вкус у всей этой толпы был невысокий, в основном охотились за макулатурой приключенческого плана в ярких глянцевых обложках. Так мне удалось купить отличные сборники М. Цветаевой, Б. Пастернака, И. Северянина, Н. Рубцова, пре красный роман А. Кестлера "Слепящая тьма". До сих пор помню цитату из этого романа о репрессиях 1937 года: "В тюрьме сознание своей невиновности очень пагубно влияет на человека - оно не дает ему притер петься к обстоятельствам и подрывает моральную стой кость". Артур Кестлер первым на Западе описал коммунистические застенки.
Со временем я нашел способ проникать в ларек од ним из первых. Дело в том, что отоварка зэков про исходила по карточкам, где были отмечены их дебет и кредит. Карточки постоянно хранились в продовольственном ларьке, в день книжного базара переносились в помещение школы, где обычно шла торговля. С продавцом этого ларька, толстой бабищей, не равнодушной к подношениям, я наладил контакт быстро. Она очень благосклонно отнеслась к сережкам из серебра тонкой зэковской работы. И вот, в дни книг, я крутился около нее, и она вручала мне ящички с карточками осужденных - помогать нести. Мы проходили сквозь все заслоны, а потом я уже заслуженно пользовался правом первого покупателя.
Замполит как-то попытался меня выгнать. Я возмутился. По негласному правилу зон любая работа должна оплачиваться. В данном случае платой был сам книжный базар. Продавщица за меня вступилась.
Ну, что ты, капитан, - сказала она укоризнен но, - парень всегда мне помогает. Эти карточки не каждому же доверишь. Пускай купит книжку.
Замполит отвязался, но посматривал на меня все время косо. Когда же я с огромной охапкой книг подо шел к столику расчета, он оказался рядом.
Это откуда же у вас столько денег? Сколько там у него, на карточке?
Узнав, что у меня больше пяти тысяч - деньги по тем временам большие, - он немного сменил тон, к имущим зэкам начальство относилось если не с уважением, то с некоторой его долей.
И что же вы купили? Давайте спустимся ко мне в кабинет, я просто полюбопытствую.
В кабинете я прочел ему небольшую лекцию о литературе настоящей и мнимой ценности.
Вот, видите, "Декамерон". Обложка бумажная, Никто и не смотрит. А без него ваша библиотека не полная. Или Л. Андреев, пьесы. У нас покупать не кому, а на воле минуты бы не пролежала.