Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века
Шрифт:
Дезинфекционная камера в гостинице для рабочих. Фото К. Буллы. 1909 г.
В многоэтажном ночлежном доме на Обводном канале, 145, куда также пришли счетчики, нашли себе приют около девятисот бездомных.
«Распахнулись двери, и сразу же все почувствовали страшно тяжелую атмосферу, невыносимую для свежего человека, – запах человеческого тела смешался с запахом выпитого денатурированного спирта, который употребляется
У каждого обитателя ночлежки была своя история «грехопадения». Среди ночлежников, переписанных счетчиками на Обводном канале, оказались бывший кадет Александровского корпуса и бывший ученик одной из престижных петербургских гимназий.
Баня при гостинице для рабочих Попечительства о народной трезвости. Фото К. Буллы. 1909 г.
«В 1903 году я окончил кадетский корпус и думал поступить в юнкерское училище, – поведал свою историю бывший кадет, прикрывавшийся изодранным пиджаком, сквозь который просвечивало голое тело. – Слабые силы не позволили мне пойти на военную службу, и я поступил в банк. Однако несчастия обрушивались на меня одно за другим. Я начал манкировать своими обязанностями, в результате лишился службы и опустился до ночлежки. Рад бы вырваться, да поздно… Засосало».
Другой ночлежник, бывший гимназист, бравировал своей интеллигентностью. «Получил я от покойного папаши 62 тысячи рублей и прокутил все, – с надеждой на сострадание рассказывал он. – Сделался форменным алкоголиком, из гимназии выгнали, начал было служить. Посудите, какая же служба, когда столько прожито. Мать до сих пор жива, имеет несколько домов в Петербурге, да стыдно пойти, знаю, что не откажет. Она, бедная, думает, что я погиб. Да я и действительно погиб – нравственно…»
В других ночлежных домах «интеллигентные бродяги» встречалось гораздо реже, хотя и там можно было увидеть бывших чиновников, военных, начальников станций и т. д. «Впечатление от ночлежных домов получается кошмарное, – ужасался газетный репортер, – уж слишком много бедноты, слишком много невежества, горя и слез».
Тяжелую картину представляло дамское отделение ночлежного дома на Обводном канале. Бездомные женщины с тупым безразличием относились к переписи, им было все равно: «Что перепись, лучше бы к празднику что-нибудь принесли, подарочек какой-нибудь».
Перепись не обошлась без неприятного инцидента, жертвой которого стала счетчица – студентка Высших женских курсов. Она спросила у одной из ночлежниц:
– Скажи, голубушка, чем занимаешься?
– Воровством, матушка, – отвечала та, – да вот и у тебя, голубушка, украла кое-что.
Курсистка не обратила тогда внимания на замечание откровенной воровки и только в двенадцать часов ночи, возвращаясь домой, обнаружила пропажу кошелька. Заплатить трамвайному кондуктору за билет ей было нечем. Воровка сказала правду: кошелек она действительно успела украсть…
Бунт в городской богадельне
Редкий скандал разразился в стенах городской богадельни в Смольном в начале 1912 года. Обитатели этого богоугодного заведения обратились к петербургскому градоначальнику генералу Драчевскому с жалобой на свою тяжелую жизнь.
Они писали градоначальнику, что в богадельне творятся безобразия: призреваемых морят голодом, издеваются над ними как могут и т. п. Жалобу градоначальник получил, а затем отправил по инстанциям, и пошла она путешествовать по длинной чиновничьей лестнице.
За это время история обросла всевозможными слухами, в газетах даже появились заметки о «бунте стариков и старух». Попала жалоба сначала в Городскую управу, та переправила ее в больничную комиссию, а последняя передала ее туда, откуда она и пришла, – в ту же самую богадельню, а именно – ее попечителю тайному советнику Кабату.
C картины Г. Геркомера «Во вдовьем доме»
Известный петербургский журналист Л. Баумгартен в январе 1912 года лично отправился в городскую богадельню, дабы выяснить, что же там происходит. «Жалобу я, действительно, получил, – заявил журналисту тайный советник Кабат, – но я получаю их регулярно и всегда без подписей. Жалуются, например, что не дают есть. А подкладка тут иная: каждое утро производится подсчет количества обедов, которые следует приготовить. Если кто собирается на целый день уйти, то мы отмечаем это и готовим только для тех, которые остаются. Ведь нас строго ревизуют, нам приходится давать отчет о самой мелкой сумме, оттого наша экономия, может быть, иногда и принимает немножко угловатую форму».
Кабат не взял на себя смелость утверждать, что в городской богадельне всем уж так живется широко и привольно. «У нас много интеллигентных бедняков, знавших лучшие времена, – признался им, – им тяжело подчиняться режиму богадельни, они страдают нравственно и физически. Но что же можно сделать? Средств нет для этого. Но злоупотреблений у нас нет».
Как ни странно, но объяснения попечителя богадельни полностью удовлетворили репортера «Вечернего времени», и он не стал выяснять всю подноготную конфликта. «Как видите, никакого бунта нет, – поспешил успокоить он читателей газеты. – Везде тихо и смирно. И всякий желающий в любой момент легко удостовериться в этом пусть пожалует на Смольную, в городскую богадельню».
«Русские рабыни»
В мае 1911 года Императорский Всероссийский аэроклуб устроил в Михайловском манеже, на своей показательной выставке, «волшебно-спиритический сеанс» известного мага Земчано-Ясинского. Артист удачно демонстрировал перед публикой «один час в мире волшебства, чудес и превращений». Все проходило нормально, пока в один из дней не разразился скандал.
Известный маг демонстрировал на сцене, по уже накатанному сценарию, «спящую красавицу», когда из зала раздался гневный голос:
– Четырнадцать лет тому назад господин Земчано похитил девушку в Киеве и продал ее в гарем. Эта девушка – я!
Затем неизвестная дама стала рассказывать оторопевшим зрителям, как это произошло. Поднялся шум. Публика повставала со своих мест. Никто не мог понять, в чем дело.
– Земчано продал девушку в гарем! – разнеслось по манежу.
Вскоре явилась полиция и препроводила даму в отдельный кабинет, где она подтвердила свое обвинение. «Известный маг», в свою очередь, писал протокол на даму, обвиняя ее в нарушении сеанса.