Закипела сталь

Попов Владимир Федорович

— Эффектно, но малоубедительно, — говорил в прениях старший хирург заводской больницы Чернышев. — Вот уже сколько лет человечество бьется над этой проблемой, и вдруг какой-то Неговский (да я его фамилии до сих пор не слышал!) решил ее, и так элементарно: влил кровь в коронарные сосуды сердца — и отогнал смерть. Каково? Вы меня простите, товарищ военврач, но здесь что-то не так. Очень похоже, что принимаете желаемое за действительное.

Решение горздрава мало обрадовало Гаевую — ей предложили применить этот метод в хирургическом отделении именно

у Чернышева.

Целый вечер доказывала Надя мужу неправильность такого решения. Она была убеждена, что неверие в удачу — причина неудач, — и с этой точки зрения работа совместно с Чернышевым казалась ей неприемлемой.

— Нет, ты мне объясни, Гриша, чем это вызвано? — приставала к мужу Надя. — Желанием завалить меня или переубедить самого отъявленного консерватора?

— Ни то и ни другое, — успокаивал ее Гаевой. — Чернышеву поручили потому, что он виртуоз своего дела. Золотые руки.

— И медный лоб, — отпарировала Надя. — В общем, пятница все покажет.

И оба они, волнуясь каждый по-своему, стали ожидать этого дня, когда в заводской больнице делали наиболее сложные операции.

Уходя в больницу, Надя обещала позволить мужу, как только вернется домой, но звонка не было, и Гаевой терялся в догадках. Забежав в гостиницу в обеденный перерыв, Григорий Андреевич застал Надю крайне расстроенной. Она тут же рассказала, что у больного во время операции внезапно остановилось сердце и пока Чернышев принимал обычные в этих случаях меры, прошло восемь минут. Ей удалось заставить работать сердце, но дыхание так и не восстановилось. Больной умер.

В этот день Чернышев много наслушался от Гаевой. Он не прерывал ее, не возражал, подавленный необычным сочетанием запальчивости и логики. Его удивляло, как эта женщина, такая хрупкая на вид, еще не вполне оправившаяся от травмы, находит в себе столько неукротимой энергии, и он понял, что имеет дело с человеком, одержимым идеей, глубоко убежденным в необходимости того, что делает.

Гаевая побывала в горздравотделе и там поговорила довольно крупно. Успокоить жену Григорию Андреевичу не удалось.

— Оставь, Гриша, — отстранилась она, — мне не пять лет, и не кукла разбита. Погибла еще одна жизнь и, возможно, зря.

К удивлению Нади, Чернышев сам вызвал ее на следующую пятницу и, когда она вышла в ординаторскую, сухо сказал:

— Право, я не очень сержусь на вас. Уже тот факт, что после наших безуспешных попыток вы заставили забиться сердце, говорит кое о чем. Прошу вас и дальше дежурить на операциях.

— Хорошо. Но каждый тяжелый больной должен быть подготовлен к нагнетанию крови, — поставила условие Надя.

— Разумеется, — согласился Чернышев. — Вот как раз сегодня тяжелый случай: опухоль пищевода, а сердце… Можно считать, что нет сердца… Положение такое, что оперировать нельзя и не оперировать невозможно. — Чернышев не упомянул, что больной, старый рабочий завода, прочитав статью в газете, отказался лечь на операцию, если не будет дежурить Гаевая.

Переступая порог операционной,

Надя всегда испытывала особое, ни с чем не сравнимое волнение. Оно не выражалось внешне ни дрожью пальцев, ни излишней поспешностью движений. Это чувство уходило глубоко внутрь и мобилизовывало все моральные и физические силы. Так было и на фронте. Когда во время тяжелых боев поток раненых захлестывал полевые госпитали и врачи работали до изнеможения, Надя не знала усталости, а вернувшись в свою палатку, валилась без сил. В периоды затишья силы не восстанавливались по нескольку дней, но вызывали в госпиталь — и усталости как не бывало. Порой такая способность казалась ей невероятной.

Настроение персонала Гаевой не понравилось. Марлевые повязки на лицах не могли скрыть выражения глаз, а в них Надя прочла безнадежность.

Высохший, как мумия, мужчина около шестидесяти лет, прежде чем лечь на операционный стол, спросил, кто здесь Гаевая.

— Я, — отозвалась Надя. — Да не волнуйтесь, отстоим вас.

— На вас вся надежда, доктор. С того света возвращали, а меня, может, туда и не допустите. — И он заерзал на операционном столе, поудобнее умащиваясь.

Усыпляли его долго, он ворочался, тяжело и прерывисто дышал, резкими движениями головы пытался освободиться от маски.

— Уснул, — коротко бросила сестра, когда приподнятая рука больного безвольно опустилась.

Надя проверила пульс — он был напряженный, но редкий.

— Прежде всего препарируйте артерию, — потребовала она, и Чернышев утвердительно кивнул своему ассистенту.

Несложна аппаратура Гаевой — небольшие мехи с резиновой трубкой для искусственного дыхания и сосуд с кровью, к которой примешивается перекись водорода и глюкоза. Несложна и методика оживления, если организм в целом жизнеспособен. Кровь, обогащенная кислородом, нагнетается в плечевую артерию и, поступив в сосуды сердца, вызывает его сокращения.

Чернышев отличался выдержкой, редкой даже для хирурга. Лицо его оставалось бесстрастным, и можно было подумать, что судьба больного нимало его не тревожит. Даже когда сестра подала ему не тот инструмент, спокойно сказал:

— Внимательней, душечка.

«Передо мной рисуется или всегда такой?» — попыталась разгадать Надя и вдруг ощутила, что пульс больного замер на миг, потом отбил два удара подряд, снова замер и зачастил.

— Пульс аритмичен, — предупредила она. — Давление пятьдесят пять.

— Еще минут десять, — отозвался Чернышев.

— Не выдержит…

Чернышев, поколебавшись, прервал операцию и, подставляя сестре лицо, чтобы вытерла с него пот, сказал:

— Действуйте.

Точным движением ассистент ввел в артерию иглу, и Надя стала нагнетать воздух в сосуд с кровью.

Следя за пульсом больного, Чернышев посматривал на Гаевую. Странные у него глаза — прозрачные и холодные, как льдинки. Не поймешь, что он думает, что чувствует.

Когда кровяное давление поднялось, Чернышев продолжил операцию и благополучно ее закончил.