Закипела сталь
Шрифт:
В словах Бурого была доля правды. Макаров действительно провел весь день с начальником смены. Три большегрузные печи очень усложняли работу. Каждая из них требовала двух ковшей вместо одного, двух кранов, двух составов с изложницами, а Макаров принадлежал к тому типу руководителей, которые любят в трудную минуту помочь сменному персоналу, стараются оградить от ошибок. Это он считал гораздо более правильным, чем стоять в стороне от оперативной работы и только потом, когда уже сделаны упущения, находить виновников и наказывать их.
— Весь твой душевный
— Нет, просто к слову пришлось. Я хочу о другом, о Шатилове. — И Бурой подробно, не скупясь на краски, рассказал о неудачной любви сталевара к дочери Пермякова, о свадьбе, которая и явилась причиной поджога.
— За взыскание Василий не обижается. Если бы даже на мусор послали, в обиде не был бы. Но за что вы его все время допекаете? — распинался за товарища Бурой. — Раньше, бывало, и поговорите с ним, а теперь придете на печь, поздороваетесь, свод посмотрите — и дальше. Он как очумелый домой приходит. Ему уже и триногеометрия на ум не идет.
— Три-го-но-метрия, — поправил Макаров.
— А, шут с ней. Какая разница? Знаете, Василий Николаевич, все мы понимаем долг перед Родиной, и перед правительством, и перед начальником цеха. Но правительство — оно далеко, а начальник цеха рядом, и, если ты его любишь, — ох, как на душе скребет, когда неприятность сотворишь! Это очень по сердцу бьет, особенно таких, как Василий. Меня матюком не прошибить, я к ним привык, в этом искусстве сам силен, а Василий другой, на него не так посмотри — он чувствует.
— Чувствует, а жжет, — не сдавался Макаров.
— Так он из-за другого чувства оплошал, — распаляясь, говорил Бурой. — У нас к девчатам отношение разное. От меня если какая уйдет, я к другой пойду. Сейчас нашему брату раздолье — девок хоть пруд пруди. На парней спрос. Я после пол-литра аварию могу сделать, потому перед работой даже в праздник не пью, а из-за девчонки — ни-ни, да еще из-за такой, как пермяковская. Лицо красивое, верно, но худенькая, как тростиночка. Прижмешь — хрустнет, пополам переломится. Нет у Василия правильного понятия насчет женской красоты, а вот полюбил и держится одной. Это понимать нужно. Василий Николаевич. Это со всяким бывает. И я любил, да обжегся. — Он расстегнул рубаху, и на волосатой груди Макаров увидел цветную татуировку: сердце, пронзенное стрелой, обильно струящаяся кровь и слова: «Знал измену». — Верите, Василий Николаевич, плакал тогда. А потом решил: нехай лучше они от меня плачут…
— И неправильно решил. Не все…
— А я теперь никакой верить не могу, — оборвал Макарова Бурой и, схватив шапку и шубу, выскочил из кабинета.
Макаров успел заметить выступившие у него слезы.
На другой день Макаров вызвал к себе Шатилова. Тот вошел и сел, опустив глаза.
— Значит, не любит она тебя? — неожиданно спросил Василий Николаевич.
— Угу, — подтвердил сталевар, изумившись осведомленности начальника.
— Нечего тому богу молиться, который не милует. Бурой говорил…
— Бурой легко живет, по принципу: люби, покамест
— И ты легко живешь, — сказал Макаров и серьезно взглянул на удивленного Шатилова. — Сталеваришь, а пора бы уже мастером быть.
Макаров давно собирался поставить Шатилова мастером. Сталевар не уступал своего первенства, и его авторитет упрочился, но поджог разрушил все планы. Неудобно было повышать человека после взыскания. Теперь же, когда причина проступка Шатилова стала ясной, можно было простить ему. К тому же Макаров убедился, что в цехе отнеслись к Шатилову с сочувствием, какое обычно вызывает в людях промах безупречного работника.
— Какой я мастер после такого поджога? — Василий горестно усмехнулся. — И не хочу я мастеровать.
— Почему?
— А потому, что о роли мастера мы забываем, Василий Николаевич. Вот Пермяков пока сталеваром работал — и газеты о нем кричали, и на Доске почета был. А стал мастером — и словно исчез с горизонта, никто о нем ничего не знает. Что он — хуже стал? Нет. Молодых учит. Какая-то неувязка у нас с мастерами. Когда я зарплату получаю, невольно от него расчетную книжку прячу. Стыдно мне: сталевар, а зарабатываю больше. У меня и почет и заработки, а у него ничего. Одни неприятности.
Возразить было нечего, но соглашаться с Шатиловым Макарову не хотелось.
— Хорошо. Посмотрим. Только, думаю, не избежать тебе этой участи, — заключил шуткой Макаров.
11
И вдруг ошеломляющее известие о контрнаступлении немцев в районе Донбасс — Харьков. После разгрома гитлеровцев под Сталинградом люди привыкли к тому, что Красная Армия стремительно наступает, считали дни, когда будут освобождены Донбасс, Украина, а тут снова восемь городов перешли в руки врага.
Гаевой весь день провел в цехах. Тяжело поднимать настроение людям, когда у тебя самого оно плохое. Почти все захваченные врагом города он знал, и сегодня они как наяву вставали в его памяти. С особой болью вспоминался Краматорск, зеленый город на берегу Торца. В последние годы здесь вырос гигантский машиностроительный завод, прозванный «заводом заводов». Не в пример другим предприятиям он не был огорожен забором, и всякий мог любоваться заводской панорамой, пройдя по длинной тополевой аллее, которая пересекала завод из конца в конец и соединяла старый город с новым.
Вечером Гаевой застал в парткоме бригаду Первухина. Рабочие ожидали его больше часа.
— Что же это получается, товарищ парторг? Как можно такое терпеть! — заговорил Первухин, забыв поздороваться.
— Ничего не поделаешь, — сказал Гаевой, убежденный, что Первухин имеет в виду события на фронте.
— Да как же это так! Смотрите. — Первухин протянул Гаевому смятый листок бумаги, и тот прочитал приказ директора о премировании за освоение нового профиля. В нем были перечислены все члены бригады Первухина вплоть до дежурного слесаря, начальник и токари вальцетокарной мастерской. Не было только Свиридова.