Заклинатель драконов
Шрифт:
Около трех часов ночи приехал Робин.
Миссис Уиклоу сказала, что вы здесь дежурите. Рад вас видеть. Мне не нравится, когда Ферн остается одна.
Она ни в коем случае не должна оставаться одна, — подтвердил Рэггинбоун подчеркнуто настойчивым тоном. — Не спите. Постоянно следите за ней. Я чувствую: скоро должно что–то произойти. — Он не стал уточнять, что именно чувствует он, надежду или страх.
Робин был далек от оптимизма.
— Уилл и Гэйнор домой не вернулись. Не помню, чтобы они предупреждали, что не будут ночевать дома. Мне это очень не нравится.
— За ними присмотрит Лугэрри, — попытался успокоить Робина Рэггинбоун, но он явно помрачнел и взгляд выдавал его озабоченность.
В воскресенье ничего нового
Она не доставляла никаких неприятностей. Никаких наркотиков. Не было и сомнительных поклонников. Упорно училась в школе, хорошо занималась в колледже, была успешна в работе. Никаких неприятностей…
Так много неприятностей разного рода… — вздохнул Рэггинбоун.
Не было сообщений от Уилла и Гэйнор, никаких признаков Лугэрри. Вскоре после пяти позвонил Маркус Грег. Робин взял трубку в комнате медсестер.
Говорит, что приедет завтра, — сообщил Робин, вернувшись в палату. — По–моему, это просто жест. То исчез, то появляется, как чертик из табакерки. Я–то считаю, что если бы он действительно волновался, то находился бы здесь. Постоянно. — И после долгой паузы добавил: — Он ее не стоит.
Она ему не принадлежала, — сказал Рэггинбоун.
Не хочу, чтобы он был здесь. — Робин потерял свою обычную выдержку. — Тот еще тип. Слишком много разговаривает. — Еще одна длинная пауза. — Еще и Эбби хотела приехать. Такая же. Я сказал, чтобы не приезжала. У нее своя работа — следить за домом — и все. Не думаю, что нам обоим нужно быть здесь. Мне кажется… Я думаю, Ферн скоро должна здесь появиться.
Она скоро придет, — подтвердил Рэггинбоун. Он вовсе так не думал, но понимал, что сейчас необходимо слукавить.
Внезапно что–то изменилось, но на этот раз не было легкого подергивания, тело Ферн содрогнулось очень сильно. Оно напряглось, будто в конвульсии, щеки внезапно покраснели, на коже выступили крупные капли пота. Постель промокла в одно мгновение. На мониторе линия пульса прыгала, как бешеная, зигзагами кидаясь от края к краю экрана. Однако лицо оставалось неподвижным, безжизненным, как если бы Ферн была просто куклой, тряпичной куклой на веревочках, которую приводят в движение руки невидимого кукловода.
Рэггинбоун схватил ее левую руку — по руке пробежала судорога — раздался запах опаленной плоти. Робин высунулся в коридор и стал звать на помощь, а когда он обернулся, тело снова было тихим, руки вялыми, пульс вернулся к обычному состоянию, и только кисть левой руки была сжата так, что пальцы ее окаменели от напряжения. Сестра влетела в комнату в тот момент, когда Рэггинбоуну удалось разжать ее пальцы. Робин закричал от ужаса, даже Рэггинбоун не смог справиться с собой и инстинктивно отпрянул. Потому что разомкнутая кисть была сожжена — сожжена почти до костей. С пальцев свисали клочья оставшейся кожи, трещины в плоти заполнились кровью. Сестра побледнела и кинулась за доктором. Робин произнес:
— Господи боже мой, — и стал снова и снова повторять это, и потом наконец сказал: — Вода. Нам нужно достать воды. Она, должно быть, в агонии.
Но лицо Ферн по–прежнему ничего не выражало.
Часть
ХИТРОСТЬ ДРАКОНА
Глава восьмая
З
десь, под Древом, Времени нет. Она не помнит, когда появилась здесь, не помнит, как попала сюда, все ее воспоминания принадлежат этому месту, месту, где они жили в это Время. Смутно она припоминает переменчивое постоянное движение — истекание из тела, быстрое нападение смерти. Ничто так не убивает, как Время. Здесь не настоящие день и ночь, бессмысленный контрапункт повторяется при бесконечно звучащей мелодии, и времена года вращаются вокруг Древа, вращаются, и вращаются, и возвращаются туда, откуда они появились. Сисселоур говорит ей, что она может видеть одни и те же кружащиеся, тускнеющие, падающие листья сезон за сезоном, видеть все их прожилки. Даже головы — те же самые, они только зреют до гниения, гниют только для того, чтобы раздуться, и созревают до того, как колесо карусели обернется к началу. Здесь ничего не развивается. Все здесь —-застой.
В пещере — пещере под корнями Древа — темно. Толстые клубни образуют стены, свиваются в колонны, взвиваются вверх, чтобы сплестись во впадины и выпуклости кровли. Местами корешки свисают вниз, как сталактиты, как щупальца живых волокон, и все они покрыты волосками, впитывающими пищу из окружения. Они поднимаются дыбом, если пройти близко от них, как если бы они чуяли возможную еду. В самом центре находится шишковатый корень, изогнутый, как окаменевшая змея доисторических времен, в нижней его части ответвляется слой корня, который образует естественный дымоход. Корень закоптился от огня заклинаний, но он целехонек. Дерево равнодушно к подобным вещам. В стороне от тусклого мерцания огневых кристаллов, которые постоянно тлеют, есть и другой, неяркий свет. Флюоресцирующие наросты цепляются за бугры клубней и висят плоскими чашами на крюках в стенах, из этих чаш светляки испускают пульсирующий, неверный зеленый свет. Это бабочки здешней моли. Сисселоур говорит, что нужно запоминать, где они находятся в виде коконов, иначе вылетит моль размером с ладонь, полетит на огонь заклинаний, сгорит там, источая зловоние, и тем повредит волшебству.
Меблировка скудная: несколько стульев и стол из мертвой древесины, одеяла из грубой, необработанной ткани, подушки, набитые сухой травой. Жуки точат дерево, клещи зарываются в подушки. В нише между корнями горят опавшие листья и сухие ветки, все, что не дает пламени, на этом огне готовят пищу. В другом углублении льется струйкой вода, скорее, вода даже не струится, а капает, падая откуда–то сверху, с Древа, оттуда, куда проникает дождь. Там она моется, хотя другие делают это редко. Их запах смешивается с запахом Древа, становясь частью его, наполняя пещеру зловонием сырых растений, но она уже привыкла и не замечает этого.
Свет огня заклинаний колеблется между корнями, странно оживляя стены. Над ней нависает нечто похожее на лицо, бледное, луноподобное лицо поверх раздутого туловища под толстым бугром спутанных волос. Эта плоть имеет полужидкую структуру, она волнуется и вспучивается будто в поисках удобной формы, где–то внутри, наверное, должна быть некая конструкция из костей и мускулов, но появляется еще одна масса, которая, кажется, не имеет никакой связи с первой, ее скелет окутывает нечто похожее на желе. Очертания никак не фиксируются, рот растягивается в жадную дыру, окруженную губами, нос сильно выдвинут, ноздри видятся на лице огромными провалами. Глаза с тяжеленными веками, как глаза зверя, белок переливается всеми цветами радуги, а радужная оболочка такая же темная, как зрачок. Кожа существа удивительно гладкая, бледная, как молоко, там и сям поблескивает тонким глянцем слизи. Богатая одежда роскошным мощным валом покрывает чудовищную фигуру, но бархат стерся до залысин, кое–где проглядывает потертая вышивка. Цвета одежд сливаются друг с другом в своей мрачности, их очертания следуют за движениями хозяйки.