Заклинатель драконов
Шрифт:
«Ты оставила ему жизнь, чтобы он мучился, — подумала Ферн. — Ты вымещаешь на нем свои собственные ошибки».
А ты хоть пыталась его полюбить? — спросила она, будто бы проводя научное исследование.
Любовь! — Моргас беззвучно рассмеялась. — Что ты знаешь о таких вещах вне поэтических сантиментов и рассказов? Слушай: я расскажу тебе о любви. Любовь — это призрак сознания, голод голодного сердца. Любить — значит все время пребывать в тоске. Это — дар, который не может быть дан, камень, который тянет тебя вниз, это чувство делает тебя не способным ни к чему, вместо того чтобы наделять силой. Любовь распространяется, будучи сутью самой природы, капризным звеном механизма репродукции, но мы живем вне естественного мира, нам все это не нужно. Если бы это создание оправдало мои надежды, я бы использовала его и гордилась бы им, но никогда не любила бы. Так почему я должна теперь тратить на него свои эмоции?
Кэл, поднявшись
Я знаю столько секретов… И ты многое дала бы, чтобы узнать их от меня.
Прочь от праздничного стола, где тебе никогда не будет места, — прервала его речь Моргас. — Держи свои секреты при себе. Я не подбираю крошки после чьей–то еды.
Кэл бочком, как краб, попятился от матери и исчез в темноте около выхода, но долго еще Ферн казалось, что из тьмы за ней следят его глаза.
Ферн больше никогда не спит, но иногда ей снятся сны. Повторяется прежний сон с церковью, полной народа, где все повернулись к ней. Откуда–то раздается торжественная музыка. В этот раз она лишь наблюдает, а не участвует. По проходу движется длинное белое платье, кажется, что в нем никого нет. Около огромного букета стоит человек, он — темный, коренастый, у него не очень приятное лицо, чуть лысоватая голова. Она отчетливо видит его, он хорошо ей знаком, и это доставляет ей пронзительную боль. Она даже знает, как его зовут. Маркус Грег. Платье кладет на него невидимую руку.
—Меня там нет! — внезапно испугавшись, вскрикивает Ферн. — Разве ты не видишь, что меня там нет?
Но церемония продолжается, и она чувствует, что очнулась. Все ее тело, как при лихорадке, покрывает пот, она в этот момент не помнит, что дрожь в теле и мокрая от пота кожа — всего лишь иллюзия. После того как она немного успокоилась, память возвращается назад, она вспоминает о деталях, которые прежде не интересовали ее. Считается, что она должна выйти замуж за Маркуса, быть может, он тоже сидит около ее кровати. Она припоминает, что и сама этого хотела, хотя причины, по которым она собиралась это сделать, улетучились из ее памяти, как капли дождя испаряются под солнцем. Ее настигают еще более давние воспоминания, те, которые неприкосновенными лежали в ее сознании, — золотистый пляж в Атлантиде, солнце садится, набегают волны, и из воды, как морское божество, поднимается человек. И хотя видение очень ясное, оно постепенно начинает меняться. Человек на фоне блестящего моря очень темен, и когда он приближается к ней, то она видит, что у него лицо Рьювиндры Лая.
Фрукты поспевают.
Ферн бродит под тяжелыми ветвями вместе с Сисселоур, которая обследует припухлости шаров, видит намокшие пряди волос и новые краски под кожей. Некоторые лица становятся слегка узнаваемыми, будто бы она видела их в другом мире, на экране или в книге. Какие–то из них, не дозрев, каждый сезон снова начинают наливаться спелостью.
— Каковы бы ни были причины, — говорит Сисселоур, — они не могут преодолеть Врата. Их души или их воля разрушены. Они пойманы в ловушку никчемных чувств, отголосков прежней жизни, и пока эти чувства окончательно не иссохнут, они так и будут катиться по этой колее. Вот — один такой.
Голова висит настолько низко, что ее легко достать. Бледная кожа покрыта красными пятнами, жирные волосы падают на лоб, волосы пробиваются и над верхней губой. Глаза бессмысленны. Пока Ферн и Сисселоур стоят рядом, глаза широко открываются, и губы пытаются что–то пробормотать. Но зрачки голубых глаз не могут сфокусироваться, а звуки, вылетающие изо рта, напоминают звуки радио с неисправным звучанием.
—В первые два сезона он говорил гораздо громче, — замечает Сисселоур, — бывало, он беседовал с нами. Моргас понимала его, она говорит на многих языках. Сейчас он нас не видит. Через пару дней его глаза нальются кровью и он начнет гнить изнутри.
Это лицо знакомо Ферн, хотя она не может вспомнить его имени. Впрочем, имена здесь не имеют значения, они нужны только при заклинаниях. Однако она все же вспоминает, что лицо это было полнее, сильнее, плотнее, тогда как фрукт висит съеженный, изъеденный временем. Нынче он слаб и сморщен, а последние проблески души будто судорожно пытаются вырваться из заточения. Глаза сверкают пугающей яростью духа, но это глаза безумца, видящего перед собой только чудовищ.
Многие головы кажутся молодыми, хотя они могли умереть от старости.
Соки Древа сильны, — говорит Сисселоур, — сукровица бежит по каждой ветке. Лишь немногие из них существуют благодаря собственной энергии. Многие фрукты дойдут до своего возраста, прежде чем упадут.
Древо было в раю, — говорит Ферн. — Может быть, это Древо и есть чистилище?
Рай! Чистилище! — фыркает Сисселоур. — Ты говоришь банальности, как старый священник. Росли здесь яблоки, по словам Моргас, золотые яблоки, чей сок был нектаром богов, в них были сосредоточены мудрость и юность. Змей обвивался вокруг ствола, чтобы
Когда Сисселоур ушла, Ферн осталась сидеть у переплетения толстых корней, близко к стволу. Она видела над собой часть ствола, похожего на стену гигантской башни, могла хорошо разглядеть низко свисающие ветви и землю под ними. Кто знает, какое создание может быть выведено при долгом, долгом путешествии к кроне Древа? От этой мысли становится так же холодно, как и при мысли о бесконечности, и Ферн охватывает дрожь.
Туда, где сидит Ферн, солнце не проникает. Повсюду вдали пляшет свет, зелено–золотые проблески проникают сквозь массу листвы к земле, где они скачут, как солнечные зайчики, в потоках легкого ветерка, откуда–то прилетевшего к Древу. Где возникает этот ветерок, не знает даже Моргас, может быть, его порождает само Древо, выдыхая из себя воздух, качаясь в собственном ритме под некую таинственную музыку своей сердцевины. Само солнце, сияющее на верхних ветвях, может быть эманацией мыслей Древа, таких же нереальных, как нереально биение пульса — смена дня и ночи. Ферн ощущает энергию Древа не только в могучих сплетениях корней, но и в почве под ногами, в гуще листьев, опадавших многие, многие годы, в созревании и гниении голов. И Моргас была притянута этой энергией, которая пестовала ее Дар, исправляя ее душу. Древо приютило ее, как огромного паразита, что питается кровью своего хозяина. Ферн давно это чувствовала, но не понимала, а сейчас наконец ей все стало ясно. Моргас и Древо связывают порочные узы. Огромная масса плоти — это просто зримое выражение сущности ведьмы — сущности пиявки. Сознание Моргас тоже может питаться силой Древа, в ужасе объятий Моргас Ферн чувствовала подавляемый голод и страсть к абсолютной власти, которая видна в глазах ведьмы. Но Древо существует в своем измерении, вне реальности, между мирами. Моргас смертна и подвижна, ее желания удовлетворяются в других областях, там она кормит ненасытных и простирает свои щупальца все шире и шире. Древо, может быть, и чудовищно, но мысли Моргас, буйно проламывающиеся сквозь Время и реальность, жалят Ферн, еще больше и глубже пугая ее. До тех пор пока зло Эзмордиса является частью мирового зла, что–то будет сражаться и сопротивляться ему в бесконечном конфликте, в котором никто не выиграет и никто не проиграет, а Моргас, по неким расчетам, должна быть проклятием, способным склонить чашу весов ко злу. И Ферн является для нее механизмом, необходимым для возвращения. Ферн создает троицу, связывает ее с настоящим давно утерянной нитью. Ненависть, горящая внутри Ферн, охлаждает и ожесточает ее. Ей приходится слишком со многим бороться для того, чтобы начать еще и сражение с ними. Моргас должна научить ее множеству способов применения силы, с ее помощью Ферн могла бы превзойти Эзмордиса. Но она должна это сделать без чьей–либо помощи. Она попала в ловушку влияния Древа, тело ее спит, и где–то далеко волнуется неприрученный дракон, а это опасно для тех, кто остался в том мире. Перед лицом подобной опасности ее неадекватность не имеет значения. Она должна уничтожить Моргас и найти путь назад до того, как течение Времени отнесет всех тех людей от нее навсегда.
Спрятанный в коконе заклинаний, в той потаенной низине, черный фрукт уже почти созрел.
В темное время Ферн закрывает глаза и изображает сон. Но веки ее почти прозрачны, она смутно видит стену, оплетенную корнями, и крышу, неравномерный пульс свечения светлячков, отражение огня заклинаний на блестящем, лунообразном лице Моргас. Сисселоур находится рядом с ведьмой, голова ее откинута назад, глаза вытаращены, Кэла нигде не видно. Ферн многое понимает благодаря инстинкту и глубинным знаниям. Ее тело–дух давно не соприкасалось со своим домом во плоти, оно начинает терять очертания. Если она долго пробудет здесь, то станет аморфным пузырем, эктоплазмой, призраком, с трудом помнящим свою анатомию, который будет не в состоянии носить одежду, ибо она не сгодится для его дегенеративных форм. Но Моргас наверняка вычислила такую возможность. Ферн в виде привидения ей не нужна.
Когда? Когда? — повторяет Сисселоур, и в ее голосе слышатся нетерпение и страх.
Когда она будет готова. Когда я буду в ней уверена. Когда я впихну ее обратно в ее смертное тело и полностью овладею ею. Но мы должны быть очень осторожны, ее сила — больше, чем сила Элаймонд, возможно, больше, чем у кого бы то ни было в течение многих веков. Ее Дар так долго не проявлялся, что трудно его измерить, но я знаю — он очень велик. Огонь заклинаний нам не показывал никого, кроме нее. Несколько странно, что Старый хотел уничтожить или заманить ее. Когда я без помех овладею ее Даром, то буду знать и пределы его возможностей.