Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Понравится! Старик любил свой домик, держал его в порядке. Для кого покупаешь?
– Для себя.
– Значит, ты продаешь большой дом, - загорелся посредник, - и тебе нужен хороший покупатель?
– Я его сам найду.
...Запах! Жирный чад липнет к губам, оседает на шее. На живодерне и то не бывает такого густого, плотного, хоть рукой пощупай, невыносимого смрада. Разве что в «башнях молчания» зороастрийцев, кое-где сохранивших старую веру. Ты весь в нем - как в яме с дерьмом. Омар закрыл рот и нос кисейной повязкой, его мутило от приторно-гнусного духа.
– Бог в помощь!
– постучался он к Сейфи-Сабунгару.
– А! Милости просим, милости просим, - поклонился ему мыловар.
– Пусть гость присядет вот здесь, у пролома в стене. Чуть продувает. Мы-то привычны...
В трех больших котлах, издавая отвратительную вонь, клокочет с шипением адская смесь. Мыловар достает черпаком на длинной ручке пахучую жидкость и разливает в остродонные формы. Сутулый, с запавшей грудью, тощий, он весь лоснится, как эфиоп, будто сейчас окатил себя из черпака. Настолько, смешавшись с копотью от костров, въелся в его кожу зловонный жирный пар.
– Это будет лучшее, твердое мыло, - поясняет Сейфи-Сабунгар с довольной улыбкой. Зубы у него сверкают, точно ком снега в обуглившейся коряге.
– А то - жидкое, хуже, - он небрежно обводит рукой большие горшки, что из другого котла наполняет мальчишка лет десяти. Невеселое детство.
– Читать, писать умеешь?
– Нет. Откуда?
– Приходи ко мне, научу.
– Рад бы! Некогда.
– Хоть раз в неделю.
– Посмотрим.
У этого, из бедного предместья, нет времени бегать по улице, стуча в лохань.
– Как тебя зовут?
– Али.
Омар научит его читать и писать. Позже Али переберется в Тус. Его внук Насир ад-Дин ат-Туси станет знаменитым математиком, последователем Омара Хайяма.
Сейфи:
– Пахнет, конечно, не совсем...
Омар взял грязно-серый конус, понюхал. Лицо у него исказилось.
– Хорошо пахнет!
– сказал он удовлетворенно.
– Пойдем, почтенный, в сторонку.
Оставив убогое предместье, они завернули за угол городской стены и окунулись в свежий ветер, что дул с полей со стороны цитадели, стоявшей в Нишапуре вне городской черты.
– Как справляетесь?
– Омар вздохнул полной грудью, на глазах заблестели слезы.
– Товар, слава богу, расходится. Старший сын ездит в степях по кочевьям, скупает за медный грош всякую падаль. Мы, известно ли вам, господин, варим мыло, с добавлением соды, из дохлой скотины.
– Известно.
– С младшим сыном дома хлопочем. Одна беда: тесно у нас! Мыло - средство новое, на него растет спрос. Раньше йеменской глиной стирали. Поставить еще три-четыре котла, дело пойдет совсем хорошо. Но в предместье, видите сами, застроен каждый локоть земли. Эх! Мне бы туда, к Большому базару...
– Он с тоской поглядел на исполинские стены, за которыми гудел крупный торговый город.
Омар, помедлив:
– Купи у меня... усадьбу. Хороший дом. Двор просторный. Десять котлов можешь поставить. Знай себе, кипяти день и ночь свое ароматное варево.
– Это где?
– встрепенулся Сейфи-Сабунгар.
– Как раз возле Большого базара.
– Сколько?
– Четыре.
– Э!
– Сейфи-Сабунгар махнул рукой.
– Тогда нам не о чем и говорить. Откуда у меня столько денег?
– Уступлю... за половину.
– Что так?
– удивился мыловар.
– Я, как лекарь, - важно изрек Омар, - большой ревнитель чистоты. А что чище мыла? Оно, так сказать, ее главный знак.
Мыловар - недоверчиво:
– А-а...
– Мой дом! Понимаешь? За сколько хочу, за столько отдам.
– И - жестко, сквозь зубы: - Зачем мне дом?
Уже лет двадцать, если не больше, он хитро и злостно обманывал, к их вящему негодованию, трепетное ожидание «доброжелателей», свысока предрекавших ему не сегодня-завтра жалкую смерть под чужой оградой, - чем, как человек злопамятный, и не упускал возможности ядовито их уязвить. Но...
«Повезло!» - возликовал Сейфи-Сабунгар.
Омар со страхом сознавал, что слишком широко сорит деньгами; когда еще у него будут новые поступления, и будут ли вообще, но ничего не мог с собой поделать. Характер! Ухо себе готов отрезать, лишь бы как можно меньше походило на ослиное.
Сосед, закусив палец удивления, смотрел, как в Омаров двор въезжают повозки с большими котлами, с пузатыми горшками с какой-то омерзительной дрянью. Золотарь, что ли, переселяется? Весь квартал наполнился удушливым зловонием.
Омар с усмешкой поклонился бывшему соседу. Цветы тебе мешали. Он представил, что здесь будет, когда мыловар развернет дело в полную силу. По головам, одурев, начнут железкой стучать! А впрочем... что может быть? Воняет - значит, свой. В гости бегать один к другому станут, вместе злословить о поэте Омаре Хайяме, который не ходит в мечеть.
ДЖАМАЛ АД-ДИН ИБН АЛЬ-КИФТИ:
«Сокровенный смысл его стихов - жалящие змеи для мусульманского законоположения и сборные пункты, соединяющие для открытого нападения...
Не было ему равных в астрономии и философии, в этих областях его приводили даже в пословицу; о если бы дарована ему была способность избегать неповиновения богу!»
Его разбудил чей-то вкрадчиво-нежный, от истомы дрожащий зов. А! Горлица воркует. Молодая, из выводка этого лета, с уже начинающей темнеть сизо-лиловой головкой и шеей. Нет уже и золотистых узоров на гладких крыльях. Едва Омар шевельнулся - вспорхнула и, тонко посвистывая крыльями, улетела прочь.
Омар потянулся и, заранее радуясь, еще раз с любовью оглядел свое новое жилье.
Потолок - белоснежный, гладкий, каких обычно не бывает в нишапурских домах, где балки перекрытия всегда на виду. Стены тоже затерты алебастром и мелом и затем ровно и густо, со знанием дела, окрашены сочной вишнево-красной охрой, по которой рассыпаны в четком порядке белые цветы. В комнате еще утренний сумрак, стены тонут в нем, и кажется, что белые цветы неподвижно застыли в розовом воздухе.
Оттого тебе мнится, что ты, после здорового крепкого сна, очнулся в необыкновенном, сказочном саду, каких не бывает в природе.