Заклинатель змей
Шрифт:
— Ну! Развалины для них — излюбленное место. Тут их уйма.
"Выходит, сражаясь за правую веру, ее поборники лишь расплодили гнусных оборотней, всякую нечисть", — подумал Омар с омерзением.
— Значит, скоро конец человеку! Гулей больше, чем людей. И люди нынче не лучше гулей.
— Это почему же?
— Едем, едем — всюду развалины…
— Молись богу, несмышленыш!
***
…Три хорасанца поселились вместе. Они рассчитали расход на лампу и договорились содержать ее в складчину, но один почему-то вдруг отказался вносить свою долю за масло.
В пути Омару не раз довелось вспомнить эту историю, рассказанную Амром Аль-Джахизом в книге "Китаб аль-бухала", где араб из Басры потешается над знаменитой хорасанской скупостью.
На стоянках путники ели каждый отдельно, — что, конечно, немыслимо для арабов и тюрок, — никого не угощая и ни у кого не угощаясь. В том числе и сосед Омара по повозке, приставший к каравану в горах. Руки его дрожали, когда он развязывал котомку, и поглядывал он на юношу искоса, с опаской, мрачный, бледный, недоверчивый, словно боясь, что Омар внезапно выхватит котомку — и бесследно сгинет в знойной пустыне.
Нет, Омар не притязал на его мясо и хлеб, на жареных кур, колбасу и рыбу! Он терпеливо грыз свои сухие ячменные хлебцы и запивал их солоноватой водой из колодцев.
Но попутчика что-то продолжало тревожить.
— Знаешь что, — сердито сказал он ему у Серахса. — Или ты отворачивайся, когда я ем, или плати три фельса.
— За что?
— За запах! За то, что смотришь!
Омар поглядел ему в темные злые глаза. Шутит? Нет! Всерьез говорит.
— Ну и ну, — удивился Омар. — Ты, наверно, из Мерва, города известных скряг? У нас в Нишапуре таких нету.
— А, ты из Нишапура? — оживился попутчик. И с ходу:- Почем у вас воз репы?
— Воз репы? — Омар растерялся. Вот уж не приходилось ему никогда покупать репу, да еще возами. — Не знаю.
— Хм… А корзина винограда?
— Э-э… тоже не знаю.
— Та-ак. А мера ячменного зерна?
— Не знаю.
— А гранаты?
— Не знаю!
— Хурма?
— Не знаю!!!
— Соль?!
— Не знаю!!! И чего ты пристал ко мне, о назойливейший из назойливых? — И Омар не преминул дать ему по шее, — это у него не задерживалось.
Попутчик, лихорадочно дрожа, схватил свою тяжелую котомку и побежал, спотыкаясь, к старику — вожатому каравана.
— Горе нам! Горе!
— Что случилось? — побелел вожатый.
— В караван затесался чужой человек.
— Кто такой? — Старик сразу охрип от волнения.
— Тот парень, с которым я вместе еду. Говорит, из Нишапура, а сам совсем не знает тамошних цен.
— А, — успокоился вожатый. — Ну, и что?
— По-моему, он вор. Или, скорее всего, вражеский лазутчик. Откуда-нибудь из Чина, даже из Рума.
— Не болтай, что попало, — одернул его караванщик. — Он и вправду нишапурский. Я знаю его отца. Человек известный, уважаемый.
— Разве? Хм, — скис бдительный путник. Но не так-то легко, видать, ему было отказаться от доброй затеи — изловить опасного преступника и, быть может, получить за то награду. Подумав, — он думал, что способен думать, — путник воскликнул:- Нишапурский? Ложь!
— Говорю: я его знаю.
— Ты тоже врешь! Ты укрыватель. Как это так: человек живет в Нишапуре — и ведать не ведает тамошних цен?
— А почему он должен их ведать, ты, олух? — разъярился старый вожатый. — Он что, базарный завсегдатай? Он книжник. Нашел, у кого о чем спросить. Сколько в небе звезд, он тебе сказал бы. Но откуда знать ему, бедняге, сколько стоит репа, лук, морковь? И всякая прочая петрушка? Иди отсюда.
— Все равно просто так это вам не пройдет, — проворчал обличитель через плечо, втянув голову-тыкву. — Прибудем в Мера, донесу кому следует.
— О человече! Оставь нас в покое. Или я велю избить тебя палкой и бросить в колючих зарослях…
Вожатый знал: Омар не преступник. Но знал он и то, что юноше нужно скорее убраться из сельджукских владений. Потому, на подступах к Мерву, старик подсунул его беспокойному спутнику трубку с индийским зельем, и тот, обкурившись, как бродячий монах, забыл об Омаре.
Сердечно простившись с вожатым, передав через него привет родным и благополучно присоединившись к бухарскому каравану, Омар смиренно обратился к новым попутчикам:
— О мусульмане! Говорю сразу: еду из Нишапура в Самарканд. Мне двадцать два года. Я холостой. Я знаю счет и астрологию. Но, заклинаю вас именем пророка, — не спрашивайте меня, почем в Нишапуре яйца, репа, горох. Сообщаю заранее: я не знаю. Не знаю, и все тут! Не покупал, не продавал. Но, если хотите: воз репы и даже воз серебра стоит у нас всего один медный фельс. Довольны? Да будет веселым и безопасным ваш путь!
И — про себя, злорадно: "Весь мелкий торговый люд хлынет теперь в Хорасан — покупать баснословно дешевое серебро. Или распустит слух о том по всему Турану. И кто-нибудь да поедет, стремясь легко разбогатеть на чепухе. Богатейте, дурачье, богатейте".
Но шутка все же сослужила службу. К нему больше не приставали с расспросами о ценах. Зато всю дорогу пришлось гадать для спутников по звездам. И надо же было брякнуть! Но, слава богу, они хоть кормили его за это, — у Омара уже почти совсем не оставалось денег. Все ушло в уплату за проезд.
***
Да, Омару уже 22, финикийскому алфавиту — 2350. Аристарх умер 1300 лет назад. Александрийская библиотека сгорела 182 года спустя после него. До Коперника — 403 года. Джордано Бруно сожгут на костре через 530 лет.
***
— Саксаул? — сказал проводник каравана неуверенно.
— Да, пожалуй. Два старых сухих ствола сплелись. А мелкие ветки обломало ветром. Взгляни, отсюда напоминает голую женщину. Бывают же на свете чудеса…
Это случилось на пути от Мерва к Джейхуну — Амударье. Место, можно сказать, одно из самых гиблых в Туране. А перешел Омар в голову каравана затем, чтоб расспросить проводника о Бухаре. И увидел, шагая рядом с вожатым, который спокойно и не спеша ехал на ослике, — впереди, справа от караванной тропы, на вершине песчаного бугра маячит темная фигура, похожая на человеческую.