Заклинатель змей
Шрифт:
Он грустно улыбнулся Сабиту, и тот ответил ему такой же невеселой, понимающей улыбкой.
Это чудо труда! Разве это — не поэзия? И чем гончар Сабит не поэт? И глина — не просто прах, который замесили на мутной воде. В ней тайна. В ней мудрость тысячелетий.
Клал глину влажную на круглый свой станок.Лепил он горлышки и ручки для кувшиновИз— Теперь пусть сохнет, — закончил работу Сабит. Он вымыл руки в ручье, подсел, вытирая их грязным передником, к Омару.
— Хочу посмотреть, отобрать у тебя кое-что, — сообщил Омар неохотно.
— Смотри, выбирай. — Сабит показал рукой. — Вон, под тем навесом, по ту сторону двора, готовый товар. Омар отложил десять-пятнадцать вещей.
— Пришлешь их к вечеру ко мне.
— Хорошо, — кивнул Сабит. И вдруг: — Ну, как… твой ученик?
— Ты-то откуда знаешь о нем? — удивился Омар.
— Мы тут, в своих грязных ямах, все знаем. — Гончар долго молчал, то ли что-то желая скрыть, то ли — открыть, но не смея или не умея.
— Ну? — поощрил горшечника Омар, обеспокоенный его странным поведением.
— Ладно, — вздохнул гончар. — Так уж быть. Скажу. Ты человек хороший. — Он вытер вновь, теперь уже сухие руки, мокрым передником. — Сегодня пятница? Зайди в соборную мечеть. Но только так, чтобы тебя не узнали. Переоденься. Закрой чем-нибудь лицо.
— А что случилось? — встревожился Омар.
— Там узнаешь.
— Скажи!
— Сам узнаешь.
Омар забежал домой — взять денег, сходил на базар, в арабскую лавку, купил бедуинскую одежду, вновь вернулся домой. Надел бурнус, большой платок на голову, спустив его на глаза и закрепив шерстяным жгутом. Глянул в зеркало — теперь его никто не узнает. Туфли с загнутыми носами сменил на сандалии. Взял длинный посох.
***
Во дворе соборной мечети, выложенном каменными плитами, толпились перед молебном богословы. Посмотрели бы вы на них! Каждый уверен, что занимает на земле видное место и служит великому делу. И мало кто умеет хотя бы писать без ошибок. Омар уже издалека услышал звонкий голос своего любимца. Подобрался поближе, сел у стены на каменную скамью.
— Математик он, спору нет, великий, — распинался Халиль. — Таких больше не встретишь в нашей стране. Но разве математикой держится мир? Она может быть и светлым орудием веры, и черным орудием неверия. Все зависит от взглядов того, кто владеет этим орудием. А взгляды у нечестивца…
И пошло, и пошло! Разбит Демокрит, уничтожен Аристотель. Омар Хайям — явный безбожник. Он человек вредный. Таких надо сажать на цепь, как буйных сумасшедших,
Омар, как сидел на скамье, так и скорчился весь, низ ко согнулся, упав руками на колени. Будто на спину ему, внезапно рухнув, навалился большой минарет соборной мечети. Сердце, тяжко дрогнув, подкатилось к горлу и закупорило дыхание. Не можешь вздохнуть, и все.
"Умираю". Он встал кое-как, побрел к фонтану. Ополоснул лицо и шею, смочил грудь. Отпустило. Что ж, крикнуть, броситься, избить подлеца?
Спокойно, Омар, спокойно! В этой стране что ни сделаешь, что ни скажешь, пусть из самых лучших побуждений, будет сразу обращено тебе же во зло. Закон почему-то всегда на стороне мошенников. Иного бы надо убить, как вошь. Но попробуй тронь…
Ладно. Перетерпим и это!
Он побрел в харчевню "Увы мне". Пить ничего не стал. Отыскал известных трубачей и барабанщиков.
— Приходите к вечеру ко мне. Угощу. Будете утром нужны.
…Диоген, убедившись, что может напиться прямо из ручья, разбил свою единственную чашу, чтобы она не обременяла его. Омар, возвратившись домой, вдрызг перебил последние миски, чашки и плошки. Потому что из них ел и пил негодяй Халиль.
Разбил, успокоился. К вечеру Сабит доставит новые.
— Как же так? — шептал он с горечью, потерянно слоняясь по чистым дорожкам в уже зазеленевшем цветнике. — Как же так, о мусульмане…
Неужто подослан Халиль?
Или — он сам, по доброй воле, из желания кому-то угодить?
Но как может умный человек служить мракобесию? Раз уж у него хватило пытливого терпения внимательно, ничего не упуская, прочесть трактаты Омара и Аполлония, сравнить их главное, сделать толковые выводы, то, значит, он юноша одаренный и мог бы со временем стать серьезным математиком.
Эх! Трах в прах! Сто динаров и три фельса! Сколько людей губит свою одаренность ради сиюминутных выгод.
Умная сволочь.
К вечеру Мефтах, сын Сабита, привез на ослиной повозке посуду. С базара притащили заказанную Омаром баранью тушу, из харчевни "Увы мне" — огромную корчагу с вином.
Расплатившись со всеми, Омар, хлебнув на ходу ячменной водки, разжег в летней кухне огонь, чтоб раскалить котел, и, напевая замогильным голосом старую арабскую песню, взялся стряпать жаркое. Приготовление пищи он не доверял другим. И не ел, что приготовлено другими. Что поделаешь? Привычка.
***
Халиль доволен собой и вчерашним днем. После молебна настоятель соборной мечети весьма милостиво беседовал с ним. Пообещал доходное место. Успех! Что толку в математике, кому она нужна? Будешь бедствовать всю жизнь, как этот несчастный Омар Хайям. Ну и нелепое же создание! Умственный вывих природы…
В положенный час он тихо постучал в калитку и обомлел, когда она распахнулась настежь, и какие-то люди с барабанами и трубами, выйдя, тотчас окружили его.
Загудели огромные трубы, загрохотали барабаны, изо всех окрестных дворов наружу высыпал встревоженный народ. Толпа полусонных людей запрудила улицу. И Халиль, холодея, сообразил: настал час возмездия. Он был бы рад оказаться сей миг где-нибудь в кельях соборной мечети, под защитой богословов.
Поэт сделал знак, барабаны и трубы умолкли.