Заклятие (сборник)
Шрифт:
– Меня эти строки наполняют ликованием, – промолвила она, не замечая, что от волнения говорит вслух, – но мой отец… как больно о нем думать! Что ему делать? Как избежать лавины, которая вот-вот на него обрушится? Он окружен предателями – друзья лживы, а враги так свирепы, так неистовы! Конституционалисты все против него, ангрийцы, словно лютые звери, алчут его крови. И они наступают, ведомые Заморной! Человеком, которого он отправил в изгнание, воином, которого принудил к бездействию в середине стремительной карьеры, королем, которого оторвал от милой страны в те самые дни, когда ее землю топтал захватчик. А ведь Адриан такой мстительный!
А в этой буре побед и мщения ему некогда вспомнить обо мне. Я не могу к нему пробиться, а если бы и могла – разве он станет слушать мои уговоры? И с ним эти гордецы – Уорнер и Энара, Хартфорд и Арундел. Всех их мой отец уязвил в самое сердце насмешками и презрением. Благородные в мирное время, на войне они – кровожадные псы. Они ненавидят Нортенгерленда – о, как они мечтают впиться в него клыками! Как они будут подогревать герцогский гнев, его жажду мщения, которая, видит Бог, не нуждается в том, чтобы ее распаляли. О, как страшен он, как грозен в минуты ярости. Я легко могу вообразить его лицо, белое и суровое, его взор, такой неумолимо-властный, будто этот человек вовсе не умеет улыбаться, такой бдительный, мгновенно подмечающий каждое упущение и готовый безжалостно карать.
Но я слышу шаги. Это отец! Спрячу газеты, ему их сейчас лучше не видеть.
Она едва успела сунуть газеты в ящик секретера, как дверь отворилась, однако вошел не граф Нортенгерлендский. Вошла дама: маленького роста, в розовом шелке с пелериной из брюссельского кружева, дорогого и тонкого, словно паутинка.
Дама всплеснула руками и неистовым движением отбросила назад смоляно-черные кудри.
– Все кончено! – вскричала она. – Все кончено! Мы разбиты, раздавлены, в цепях! Я вижу вокруг эшафоты. Чувствую острое лезвие. Слышу, как льется кровь. О! Перси! Но погодите, кто это? Какое чудовищное сходство!.. Должно быть… Это его дочь!
Маленькая дама, изящная и бешеная, словно дикая кошка, замерла, устремив черные глаза на мисс Перси. При этом она дрожала всем телом, а на губах даже выступила пена.
– Вы! – заорала она пронзительно. – Вы! Я вас знаю! Не правда ли, славные известия? Ваш любовничек наступает. Что ж, продайте отца! Назначьте цену, выменяйте у Заморны столько-то месяцев его любви. Женой он вас больше не возьмет, но, может быть, вы еще сгодитесь ему в качестве содержанки.
– Кто это? Она сумасшедшая? – проговорила мисс Перси с высокомерием, которое мог бы превзойти только сам Нортенгерленд.
– Кто я? Женщина, сумевшая пленить Нортенгерленда, та, ради кого он бросил жену, изгнал друга и произвел в Ангрии революцию. Я Луиза Вернон.
– Так я и думала, – ответила Мэри, царственным движением опускаясь на софу. – Я никогда вас прежде не видела. До сей поры вы были для меня лишь досадным именем, раздражающим звуком. А теперь уйдите – это моя комната. Я не хочу, чтобы вы мне докучали.
– Уйти? – воскликнула леди Вернон, усаживаясь не менее величаво. – Мисс Мэри или как там вас зовут, я не привыкла к такому обращению в своем доме. Я здесь хозяйка. Разве не я леди-протекторесса?
Мэри, не привыкшая, чтобы ей перечили, побагровела и с гневом произнесла:
– Вон! Или мои слуги выставят вас силой. Я позвоню.
Она уже протянула руку к сонетке, когда вошел сам Нортенгерленд. Прежде чем он успел заговорить, Луиза повисла у него на руке и закричала
– О! Александр, мой Александр! Я знаю, ты спасешь меня от всех оскорблений, от всех опасностей! Не дай мне умереть на гильотине, умоляю! Глянь на мою шейку – тебе ведь не хочется, чтоб ее разрубили топором? Они идут… они меня схватят… обезглавят. Гляньте-ка, он улыбается! Ты рад? Ну да, конечно, это же твоих рук дело. Ты не послушал меня, не казнил его, пока он был в твоей власти. Я так тебя упрашивала, а ты все-таки отправил его в изгнание. Глупец! Поделом тебе, он вернулся. Хоть бы он взял тебя в плен и расстрелял!
– Спасибо, дорогая, – ответил граф. – Добрые пожелания мне как раз кстати, и, думаю, недостатка в них не будет. Но с чего такой приступ нежности? Пришли какие-то особенные известия?
Луиза помедлила, набираясь сил для сокрушительного ответа, и в этот краткий миг дверь с грохотом отлетела к стене. В комнату ворвались еще две женщины: одна – высокая уроженка Витрополя в революционно-алом платье, широком и развевающемся, другая – темная подвижная иностранка, одетая во все белое. В вихре растрепанных волос и летящих шелков они упали перед Нортенгерлендом на колени.
Луиза была в его объятиях, и мгновение он стоял, окруженный красотой – все три дамы рыдали в голос, временами издавая бессвязные возгласы ужаса и отчаяния.
– Клянусь небом! – с беспечным смехом воскликнул граф. – Впрочем, боюсь мое сердце этого не выдержит. Слишком много хорошего, но… – продолжал он уже более сурово, – я хотел бы знать, из-за чего это все. Что случилось?
Луиза и мадам Лаланд (смуглая дама в белом) отвечали только криками: «Спаси нас, спаси нас, мы погибаем!» Казалось, они ничего не видят и не слышат.
– О! – вопила Вернон. – Что мне делать, если меня схватят? Вспомни Энару, кровавого Хартфорда, свирепого дикаря Уорнера! Меня колесуют или сожгут живьем, а я не выношу боли! Я такая нежная! Я вскрикиваю, уколов палец.
– Et moi aussi! [102] – пискнула Лаланд. – А дикие ангрийцы ненавидят французов! Перси, я в большей опасности, чем эта пустышка! Спасай в первую очередь меня!
При этих словах леди Гревилл, белокурая царственная витрополитанка, решительно встала с колен. Ее дерзкое лицо, хоть и говорило о чрезмерной вольности в словах и поступках, было куда благороднее, чем смуглые эгоистичные мордочки соперниц.
102
И я тоже! (фр.)
Оттолкнув уроженку Галлии и маленькую полуфранцуженку, она единолично завладела безвольным графом.
– Милорд, – проговорила леди Гревилл, – я расскажу вам, что произошло. Не обращайте внимания на этих паршивок. Они не думают о вас, только о себе.
Милорд, Заморна в Ангрии, он принял командование войском, объединился с конституционалистами и разбил Симпсона, который сейчас стремительно отступает к Витрополю. Его преследуют по пятам и бьют без пощады. Весь Восток от Олимпианы до Газембы восстал. Крестьяне уничтожают захватчиков. Заморна издал пламенную прокламацию, в которой приказывает народу жечь амбары, вытаптывать посевы, резать скот – обречь себя на голод, но не оставить и крошки еды демонам-поработителям, как он их называет.