Заклятие слов

АЛЕКСЕЙ БИРГЕР

ЗАКЛЯТЬЕ СЛОВ

Я верую в практику и философию того, что мы договорились называть магией, в то, что я должен называть заклинанием духов, хотя я не знаю, что они такое; в силу создавать магические иллюзии, в откровения истины в глубинах ума, когда сомкнуты веки; и я верую в три положения, которые, я так думаю, передавались преданием с самых ранних времен и на которых основывается вся магическая практика. Эти три положения таковы:

1. Границы нашего ума постоянно смещаются, и многие умы могут, так сказать, вливаться один в другой и творить или обнаруживать некий единый ум, единую энергию.

2. Границы наших памятей так же смещаются и наши памяти это часть одной великой памяти – памяти самой Природы.

3. Этот великий ум и великая память могут быть закляты с помощью символов.

(Уильям Батлер Йейтс. – перевод Е. Лавут.)

КОРОТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Как в мои руки попал дневник, отрывки из которого я цитирую, читатель поймет по ходу повествования. Сразу скажу, что дневник этот – не на бумаге. Тринадцатилетняя Саша Кормчева надиктовывала его на магнитофон, в виде аудиокассет я этот дневник от нее и получил.

С ее разрешения я использовал дневник в своем рассказе, вставляя отрывки из него там, где у меня самого возникали пробелы или где мне казалось необходимым показать происходящее под другим углом зрения. Таким образом, читатели с самого начала будут знать побольше, чем знал я, когда сел на поезд и отправился в свое короткое путешествие, превратившее меня самого то ли в охотника за призраками, то ли в участника (или, скорее, секунданта – но тут вам судить) необычного во многом поединка между несколькими силами, когда то, что мы несколько условно называем силами света и силами тьмы, принимало самые причудливые формы.

А может, и я поддался безумию раскаленного лета…

В отличие от меня, Саша уверена, что найдены ответы на все загадки. (К ответам она относит и абсолютно фантастические объяснения некоторых событий.) Для меня же многое в истории, невольным свидетелем которой я стал, остается таинственным и странным. С некоторыми объяснениями произошедшего я не согласен. Мне кажется, что-то другое там на самом деле случилось. Но лучших объяснений я предложить не могу.

Возможно, многое в психологии и взглядах людей, с которыми я пересекся, могли бы объяснить наблюдения одного из величайших поэтов двадцатого столетия Уильяма Батлера Йейтса (творчество которого, как вы увидите, немалую роль сыграло в этой истории):

“Вскоре я избавился от еще одного заблуждения относительно “народной поэзии”. Прежде чем я прочел об этом в какой-либо книге, я узнал от простых людей, что для них понятие искусства или ремесла неотделимо от понятия некоего культа, овеянного древними обрядами и тайнами. Они едва способны отличить обычную ученость от колдовства…”

В этом плане, мы все – “простые”.

ИЗ ДНЕВНИКА САШИ КОРМЧЕВОЙ (1)

5 июля.

…И опять все ходят хмурые, кроме тетки Таси. Отец говорит ей, что зря она так легкомысленно относится к бандитским угрозам. То, что великолепный особняк в центре города многие банки и фирмы хотели бы прибрать к рукам, выселив оттуда библиотеку, это понятно. Понятно и то, что их намеки на тему “а не случится ли что с вами или вашими близкими, если вы будете упираться” – это не пустое.

– Ты бы хоть о Сашке подумала, о племяннице родной! – сказал ей отец.

А может, она обо мне и думает. У нас с теткой, если кому интересно, есть взаимное понимание. Разумеется, это тайна, но уж дневнику-то я тайну могу доверить.

Все началось тогда, когда в видеозале библиотеки (да, теперь в библиотеке есть три видеомагнитофона, и большие экраны, чуть не в метр размером, а всего несколько лет назад был только старенький кинопроекционный аппарат “Украина-2” и раздвижной белый экран – прогресс, он повсюду!) тетка Тася устроила очередной просмотр документальных фильмов из цикла “Судьбы людей и судьбы книг”. Она сама этот цикл придумала, и какие потрясающие видеоматериалы она умудряется доставать!

В тот раз мы увидели, среди прочего, кадры кинохроники, как нацисты сжигают книги. Пылали огромные костры на площади, всюду полотнища со свастиками, толпы вопят и вскидывают руки в нацистском приветствии, а книги летят и летят в огонь. И слышно, как выкрикиваются имена приговоренных к сожжению авторов:

– Лев Толстой!..

– Томас Манн!..

– Ремарк!..

– Кестнер!..

– Гейне!..

– Марк Твен!..

Даже в полумраке я заметила, как напряглось и осунулось лицо тетки Таси. И даже больше, чем осунулось. Оно стало изможденным и тающим в воздухе, как лицо узницы концлагеря.

После того, как просмотр закончился и люди разошлись, я спросила у нее:

– Тетя Тася, по-твоему, книгам больно, когда их сжигают?

– Да, – ответила она. – И эта боль – многократная. Больно каждому персонажу книги, который стал живым человеком, больно всем тем людям, которые полюбили этих персонажей…

Подумав немного, я задала следующий вопрос:

– Тетя Тася, а только немцы сжигали книги?

– Нет, – ответила она. – Когда-то книги сжигали во всех странах, порой вместе с их авторами. Книги сжигали и в России. “Просвещенная”, – она презрительной интонацией закавычила это слово, – императрица Екатерина Великая лично обрекла на сожжение порядка сорока тысяч экземпляров книг. Огромное количество для того времени, когда не было современной техники книгопечатания, когда, в итоге, книги могли покупать и читать только обеспеченные люди, и если тираж романа или сборника стихов составлял две тысячи экземпляров по всей России – это считалось невероятным, почти немыслимым, успехом. Я не знаю, почему ее называют Великой. Я больше согласна с историком Ключевским, считавшим, что Екатерина разорила Россию ради удовлетворения своих прихотей, своей тяги к роскоши, что она подорвала российскую военную мощь, швыряя русскую армию в бессмысленные кровопролития, когда только гений Суворова, Румянцева и Потемкина спасал от краха перед всей Европой. А то, что ее неразумное угнетение народа привело к грандиозному взрыву Пугачевского восстания, которое едва всю страну не разнесло на куски?.. Собственно, с истории некоторых книг, обреченных Екатериной на костер, для меня и началось настоящее восстановление нашей библиотеки. Но это – другая история. Когда-нибудь ты ее узнаешь. Не сейчас. Рановато.

– Но если книги сжигали во все времена, – сказала я, – то, выходит, их могут сжигать и в будущем?

– Будущее неведомо никому, – сказала тетка Тася. – Однако, Бредбери боится этого. Он несколько вещей на эту тему написал.

– Какой такой Бредбери? – не поняла я.

Не говоря больше ни слова, тетка Тася сняла с библиотечной полки несколько сборников Бредбери и дала мне почитать.

Я прочла “251° по Фаренгейту” – роман про то, как в будущем книги запрещены, как их сжигают специальные “пожарные команды”, очень часто вместо с домами, в которых обнаружена “книжная зараза”, и с людьми, живущими в этих домах… И только очень немногие рискуют спасать книги, выкрадывая их из костров или сохраняя в своей памяти, с помощью специальной мнемотехники. Высшим достижением интеллектуальности объявлены телевикторины, которые, как пишет Бредбери “создают видимость того, будто люди что-то знают”. А знания для участия в телевикторинах люди берут через систему телевизионной связи – через интернет, как сказали бы мы сейчас, но роман написан задолго до появления интернета, когда и слова такого еще не было.

Я прочла “Марсианские хроники” – о том, как люди с ненавистью, достойной лучшего применения, уничтожают чуждую им культуру. Я прочла рассказы “Пешеход”, “Улыбка”, “О скитаньях вечных и о земле”, “Будет ласковый дождь”… Неужели так жутко все и будет, думала я? Меня немного утешала фраза Бредбери, которую я нашла в предисловии к одному из сборников: “Я не предсказываю, я предостерегаю”. А кого предостерегли, тот сумеет избежать опасности, так?

И “Вино из одуванчиков” я прочла, и многое другое…