Заклятие слов
Шрифт:
– И главное, – ввернул Василий Андреевич, – что спас-то его, по сути, этот ворон библиотекарский, иначе б ему каюк! Он уже к своей машине выйти собирался, как, смотрит, у него на окне этот огромный черный ворон сидит. Бурдюков к окну, чтобы эту зловредную птицу прогнать, а птица мимо него скок в кабинет, и прямо на стол с бумагами. Переворошил бумаги, да и улетел в окно, еще минут пять дав Бурдюкову за ним погоняться. А он суеверный, значит, Бурдюков, и верил, что если птица в дом залетела – это к смерти. Вот он и решил отменить все поездки на тот день. Ну, референты и секретарша на него насели: как же так, ведь не с кем-нибудь встреча, а с губернатором, ее переносить нельзя, учитывая все тонкости взаимоотношений, если губернатор решит, что вы нос задрали, то заново война начнется. Бурдюков подумал и говорит: “Ладно, выезжаем!” И только это сказал – как взрыв под окнами, у всех аж уши заложило! Кинулись к окнам – от машины рожки и ножки остались, дымятся. Потом уж следствие установило, что под машину поставили бомбу с часовым
– А книгу-то он нашел? Вернул? – спросил я.
– Вернул, – закивали мои собеседники.
– И что это за книга была?
– Да обычная какая-то книга, – ответил Василий Андреевич. – Я и не упомню какая, хоть и слышал мимоходом. Даже странно, что библиотекарша из-за нее так уперлась.
– Библиотекарша, она может, – заметил Дмитрий Степанович.
– А что насчет бури, и состава, сошедшего с рельсов? – спросил я. – Какое отношение все это имело к библиотеке?
– Да самое прямое! – сказал Василий Андреевич. – В ту осень совсем плохо было. Я имею в виду, весь этот кризис, и что в городской казне одни дыры оставались, и люди чуть не зубы на полку клали. Жуткая была осень, глухая. Ну, и библиотека не получила тех денег, которые ей в том году полагались. Да и сама библиотекарша непонятно, на что жила. Зарплаты в тот год никому не платили. И вот, уже к концу октября дело было, пошла она к мэру, говорит, так и так, деньги давайте, надо ж успеть до большой зимы и крышу починить, и отопление кое-где отремонтировать, ведь не протянем без этого. Мэр только руками развел. Ничего не могу поделать, мол, у меня люди с голоду пухнут, а вы о библиотеке. Нет, денег, и все. И никакой возможности нет эти деньги раздобыть? – спросила она. Мэр рукой махнул. Одна возможность есть, отвечает, нам бы один состав с водкой заполучить, мы бы с этой водки за все рассчитались и все долги погасили. А тогда хоть и свобода уже была, но последствия сухого закона сказывались. За водкой очереди на километр стояли, когда хорошая государственная водка появлялась. Конечно, в частных и кооперативных магазинах спиртного и закуси уже навалом имелось, но цены кусались. Это на праздник там можно взять, а просто так, чтобы в компании посидеть, туда бегать не будешь... В общем, библиотекарша сказала: так в чем же дело, заполучите такой состав. Не можем мы, ответил мэр, не дали нам этого дефицитного товару, в другие регионы распределили, потому что мы, мол, свое уже получали. Хорошо, сказала библиотекарша, а если такой состав появится, то первым делом на библиотеку деньги отпустите, согласны? Мэр и согласился с легкой душой, чего не согласиться, когда все равно ничего не будет. И в ту же ночь такая буря разыгралась, что держись, и состав с водкой, что мимо нашего города в другой регион следовал, с рельсов сошел, причем так с рельсов сошел, так покалечился, что уже не выправишь. И срочная телеграмма из центра: всю водку из состава извлечь и пустить на продажу в магазины нашего города, чтоб не пропала. Вот так, все эти акцизы, сборы, и прочее, в три дня водку распродали, люди с пяти утра место в очередях занимали, и городская казна наполнилась. Мэр-то, как все это обвалилось, о библиотекарше и не вспоминал. А через неделю, смотрит, она у него в приемной сидит. И на правой руке у нее нахохленный черный ворон, а левую руку она как-то прячет. Тут он и вспомнил свое обещание, а от взгляда на ворона ему нехорошо стало. Он пригласил ее в кабинет, да еще поинтересовался мимоходом, где она такую птицу взяла. Она и объяснила, что подобрала его, полузамерзшего, в ночь бури, и что он до сих пор боится с ней хоть на минуту расстаться, после того, как она его выходила, вот и приходится носить его повсюду. Но не в вороне дело, говорит она, а дело в том, что пора выполнять обещание. И так в библиотеке уже холод собачий, и плесень кое-где появилась. Было у мэра желание, как он потом рассказывал, увильнуть от исполнения обещания, потому что прорех, которые срочно надо было заткнуть, хватало, а библиотека у него не числилась на первом месте... Но неуютно он себя чувствовал, после этой бури, так точно после предыдущего разговора разыгравшейся, под взглядом этого ворона, который еще и говорящим оказался и стал кричать “Кр-рыша! Кр-рыша!” – в общем, подумал он о том, что, если библиотекарше откажет, то долго будет беспокойно себя чувствовать. Он и подмахнул бумагу, чтобы отпустить на библиотеку средств сколько требуется, на весь зимний период. Она поблагодарила и ушла. А он еще спросил у секретарши, чего, мол, библиотекарша левую руку из кармана пальто не вынимала, все время разговора. А секретарша и говорит: “Вы что, не знаете, Геннадий Ильич? У нее же кисти левой руки теперь нету! В утро после бури она в больницу прибрела, с окровавленной культей, кое-как перемотанной, и с этим своим вороном. Сказала, ей руку отхватило, когда она ворона пыталась вытащить из-под завалившихся железных ворот старых складов, и что внезапно поехавшая створка ворот ей по руке и рубанула... Она, мол, сознание потеряла от боли,
– А с чего? – спросил я. – Какие могли быть сомнения в правдивости ее рассказа?
– Так если она сама, прикрытием бури воспользовавшись, крушение состава устроила? Или на рельсы что-то подложила или стрелку заклинила? – предположил Дмитрий Степанович. – Вполне могла, а? И просто-напросто отбежать не успела... Такие мысли у многих возникали, потому что уж больно вовремя состав с рельсов сошел, сразу после ее разговора с мэром... А она такая, что... Без тормозов, в общем, если ей что в голову ляжет, хоть с виду и тихая. Вы ее видели когда-нибудь?
– Давно, – сказал я. – Около пятнадцати лет назад.
– А руку ей, выходит, отхватило около десяти лет назад... В общем, я к тому, что вы ее себе представляете, да? Она не изменилась за эти годы. Угу, совсем не изменилась. Вот это – тоже... Какой была в шестнадцать лет, такой и осталась. Еще и поэтому ее в ведьмах числят. Мол, не может женщина так долго оставаться юной, без следов времени, а если остается – тут без колдовства не обошлось. Вы-то сами как думаете?
– Мне трудно судить, – сказал я. – Я – человек посторонний, ничего не видевший. И по рассказам не разберешься. Слишком много белых пятен, белых мест...
– Это да, – согласились они, а Василий Андреевич добавил:
– Может, вы и восстановите эти белые пятна. Только я бы вам не советовал пробовать.
– А жертвы были при аварии? – спросил я.
– Нет, – ответили они. – обошлось без жертв.
Мы еще немного поболтали. Мои собеседники уже чувствовали себя совсем хорошо, а я давно доел свой обед. Время близилось к девяти вечера и, попрощавшись, я вернулся в купе.
Я устроился с книжкой на своей нижней койке. Поезд мерно покачивало, и мощное движение вперед ощущалось при каждом качании, и приглушенно доносился стук колес. Небо – как часто бывает на закате очень жаркого дня – окрашивалось особым багровым оттенком, почти пастельным по фактуре, но чуть-чуть погуще и поярче пастели. Словно сухой пигмент растирают пальцем...
В этом странноватом свете, с его медовыми отсветами, я читал около часу, но на чтении мне удавалось сосредоточиться с трудом. Мыслями я все время возвращался к разговору в вагоне-ресторане. Что в нем правда, и что – досужие выдумки?
И черный ворон не давал мне покоя...
Под эти мысли я и задремал, потом крепко уснул.
Проснулся я в половине седьмого утра, как раз вовремя. Поезд делал остановку в городе Квашинске в начале восьмого и стоял около десяти минут. Я еще успел умыться и взять у проводника чашку кофе.
И вот я выгрузился на перрон, со своей дорожной сумкой и двумя большими картонными ящиками. Я огляделся, встречает меня кто-нибудь или нет.
Меня встречали. Спешившая по перрону женщина помахала мне рукой.
Я ее сразу узнал...
ИЗ ДНЕВНИКА САШИ КОРМЧЕВОЙ (2)
11 июля.
…Итак, этот писатель приезжает. Сегодня тетка Тася мне сказала, что телеграмму от него получила. И, замечу, нисколько она не удивилась, что срочная телеграмма – мол, письмо ваше получил, встречайте шестнадцатого числа – пришла через год, считай, после отправки письма. Будто так и надо.
Но зато теперь я точно знаю, что все это – проделки Артура, и что ночью в моей комнате он и вправду побывал. Хотелось бы знать, как это он сумел ящик моего стола сначала выдвинуть, а потом задвинуть. Хотя, нет, я ж помню, что, когда я засыпала, а он улетел, ящик выдвинутым оставался… Кто ж его задвинул? Может, все-таки Артур – силой взгляда? Может, это и не ворон вовсе, а НЕЧТО в облике ворона?
А если так, то… Интересно, чего он добивается?
Я решила, что теперь-то уж точно пора поговорить с Колькой Кутузовым. Одна я со всеми этими вопросами не разберусь, хоть я и умная. И вообще, вдвоем веселей.
Кстати, насчет Кольки Кутузова. Он напоминает мне о еще одной причине, по которой я тогда это письмо умыкнула и не дала его отправить.
Среди рассказов Бредбери один мне очень понравился, “Золотые яблоки солнца”. Там упоминалось, в рассказе, что это строка из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса. А я – девчонка дотошная, и если что меня увлекло, я стремлюсь все об этом узнать, до мелочей. И стала я искать это стихотворение, чтобы прочесть его целиком, выяснить, кому оно посвящено, и так далее.
И оказалось, что это стихотворение как раз этот писатель перевел.
А называется оно: “Энгюс: Песня Скитаний”.
Кто такой Энгюс, я выяснила, во всяких примечаниях, предисловиях и послесловиях покопавшись. Энгюс – это у древних ирландцев, у кельтов этих самых, бог любви был, понимаете? Вроде как Амур у древних греков. Только кельты – народ суровый, и их бог любви был совсем не похож на изнеженного Амура. Энгюс был к тому же великолепным охотником, рыболовом и воином, и, кроме того, что был покровителем влюбленных, еще покровителем охотников и рыболовов считался. А кончилось тем, что он сам влюбился до жути, до дуриков. Когда он форель ловил, перед ним мелькнула на мгновение прекрасная утренняя фея, и он уже только об этой фее и мог думать, и пустился он на ее поиски.