Закодированный
Шрифт:
«Начальнику ПЖКЛС (все-таки сократим, по-деловому, он многословия не любит) товарищу Кривосучко П.П. от тов. Иванова И.И. заявление».
Отлично! Гениально! Он – «товарищ», я – «тов.», и товарищество соблюдено, и пиетет виден, но без лишнего чинопочитания. «Товарищу Кривосучко…» А может, эта фамилия склоняется? «Кривосучке»? Нет, нет, нет!
Она и без склонения, кстати, звучит не очень. Еще обидится… Может, он свою фамилию терпеть не может, а я ему лишний раз напомню: Кривосучко ты, Кривосучко, Кривосучко! А если обойтись вообще без фамилии?
«Начальнику ПЖКЛС от Иванова И.И. заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию…»
Но в этом запросто можно усмотреть намек на то, что оставлено как бы пустое место для фамилии: сегодня, мол, ты начальник, а завтра – другой. Ладно, тогда и себя сократим.
«Начальнику ПЖКЛС от одного из сотрудников заявление…»
Нет, это уже сумасшествие какое-то. Хватит мучиться, пишем по образцу.
«Начальнику ПЖКЛС тов. ПЖКЛС…»
Десятый лист испортил.
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко
Все. Или нет? Надо посмотреть, как там в других заявлениях… Тут – так же. И тут. А-а-а, вот где собака зарыта! Вот где подвох! Надо не просто «прошу», а «прошу Вас»! Это же элементарно, в самом деле – не кого-нибудь прошу, а Вас прошу, кажется, мелочь, а на самом деле…
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Прошу Вас уволить…»
Минуточку! Это что же выходит?! Конечно, если прочесть все разом, то смысл понятен: «прошу Вас уволить меня», но вдруг он не захочет читать дальше, вдруг споткнется на этой фразе: «прошу Вас уволить»? Ясно, скажет. Понятно, скажет. Значит, скажет, хотите меня уволить? Но как же. Господи? Без «Вас» – обидится. С «Вас» – не поймет. А если: «Прошу Вас, чтобы Вы уволили меня»? Скажет: оригинальничает, выпендривается, ехидствует! Но как же, как же? Надо ведь, чтобы сперва обратил внимание, что прошу меня уволить, чтобы как-нибудь незаметно проглотил это «Вас». Прошу уволить Вас меня? Прошу меня Вас уволить? Прошу Вас меня уволить? Меня уволить Вас прошу? Меня уволить Вас прошу, хоть не желая, ненароком, я смехом боль припорошу, дальше не придумывается. А «ненароком», кажется, пишется слитно. Или отдельно? Я ненароком зацепил вас, а рукой. Заново, заново, заново!
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Прошу…» А что прошу? Что это за штучки? – раз уж заявление, то заявляй, а раз «прошу», то – «просьба». Вот оно, вечное наше двуличие!
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Заявляю, что увольняюсь по собственному желанию! Дата! Подпись! Вот так! И не надо аплодисментов!
Поскольку он ленив, то – старателен, он хочет быстрее сделать свое дело, чтобы освободить время для лени, но ему подваливают новые и новые дела, его повышают в должности за исполнительность, и вот ему уже кажется, что он прирожденный организатор, и вот он – делец, коммерсант, он ворочает грудами проблем и вдруг пугается, понимая, что это старухин сглаз его провоцирует, вскоре последует наказание за успехи: он разобьется на машине, проворуется, подхватит СПИД, – и он в срочном порядке разваливает успешно начатые дела и, упрекаемый компаньонами, подстилает газету и ложится под лестницей на холодном полу Ярославского вокзала, запахнувшись в какую-то грязную доху, тускло наблюдая за бессмысленно снующими людьми, протягивает руку к бутылке с прокисшим кефиром, в руку кладут билет и сдачу, бодрый, в элегантном костюме, с новеньким чемоданом, он спешит к подъезду, спешит, спешит, покачнулся спьяну, уронил торшер, торшер падает на сына, сидящего в углу, играющего в кубики, прямо на голову, лампа разбивается и тухнет, в нем все холодеет, мертвеет, он кричит беззвучным криком, жена выскакивает из кухни: «Ты!… Ты!… Убийца!… Допился!» Она подхватывает сына на руки, тот цел и невредим и заливается плачем только сейчас, запоздало испугавшийся, а ты, подгибая под себя мягкие ноги, сползаешь по стене и шепчешь: «Сглазила, курва!… Навеки сглазила!…»
Ты…
Или – он?
Или – я?
6. Переселенье душ
Они думают, что я полный идиот, они показывают мне две картонки и говорят: «Вот два квадратика. Какой из них белый, какой черный? Скажете сразу или подумаете?»
– Могу и сразу. Но лучше подумаю. Спешить ведь некуда.
– Возможно…
Я думаю.
Кажется, все просто: слева от меня белый квадратик, справа – черный. Но задание не может быть таким простым! Что-то тут не так… Конечно же! Это ловушка! Они показывают оба белых квадрата, но говорят: белый и черный, чтобы я начал сомневаться, что вижу белые квадраты, чтобы в результате сомнений запутался и назвал один из квадратов черным! Я утираю липкий пот со лба и говорю:
– Это не смешно, господа! Оба квадрата – белые!
Я торжествую.
И тут голос – спокойный, ехидный:
– А вы уверены, что это – квадраты?
Поймали, суки! Поймали! Но ничего, всё еще впереди! Подвохи, подвохи на каждом шагу. Спасение в уединении. В молитве. Я ведь глубоко религиозный человек. Только теперь мне это стало ясно. Из какого-то журнала вырезал отличную икону, повесил ее на стену между кроватью и окном и молюсь теперь каждый день. С пяти утра до семи натощак, потом пью стакан воды, потом опять молитва до девяти, потом завтрак, у меня пост, слава Богу, что пища как раз постная, потом молюсь до обеда и после обеда, до ужина и после ужина. Утром колени ноют, но только первые два-три часа, затем ног уже не чувствуешь, по телу разливается тихое блаженство, после девяти-десяти часов непрерывной молитвы начинает казаться, что Бог на иконе оживает и милостиво смотрит на меня, я Его и боюсь, и обожаю, я молюсь истово, хотя до сих пор меня мучает вопрос, с какого плеча начинать креститься, с левого или правого, а спросить стесняюсь. Крещусь один день
Некий толстый человек, из новеньких, подошел, смеялся, тыкал пальцем в икону, читал громко: «Прораб СМУ-34 Долгопятов Николай Хризантемович уже третий год подряд добивается присуждения коллективу переходящего красного знамени областного стройуправления». Я – игнорировал.
Появился некто лысоголовый, исподтишка тоже стал молиться на мою икону. Я хотел его ударить, но вспомнил, что Он любит всех, молящихся Ему, и дал лысоголовому место возле меня.
…
Лысоголовый встает в четыре утра, чтобы встать на мое место у окна, это место почетнее, труднее, там дует из окна, холоднее и шершавее половицы, мне приходится помещаться на более удобном месте у своей кровати, тогда я встал в три часа, на следующую ночь он встал в два, на следующую ночь я встал в час, на следующую ночь он встал в двенадцать, тогда я решил вообще не ложиться, молился с вечера, всю ночь, под утро уснул, упав, а проснулся возле кровати – лысоголовый меня, спящего, перетащил, а сам у окна нагло отбивал, сука, поклоны.
В обед дали кусок курицы. Несмотря на постный день, я из чувства протеста съел его.
…
Вошел в сговор с толстым человеком. Сидя напротив лысоголового, отбивающего поклоны, мы смеялись и глумились (оба мы оказались завзятыми атеистами). Ночью, улучив момент, когда лысоголовый изнемог и свалился, я подкрался и черным карандашом нарисовал на иконе популярное матерное слово. В нетерпении ждал пробуждения лысоголового. Тот проснулся, поднял руку, чтобы перекреститься, увидел слово, зарыдал, упал, забился в корчах. Толстый ржал, как сивый мерин, а я рассердился и на толстого, и на лысоголового, потребовал навести порядок.
…
Почему по утрам, едва продрав глаза, спешу встать? И сижу на постели, тупо шмыгая глазами по окружающему? От чего зависит это поспешное вставание? Результат ли это родительского воспитания? Привычки? Идеологии? Или это заклятье старухино: будешь обречен, едва проснувшись, вскакивать, как ошпаренный! Сегодня совершил поэтому акт неповиновения: лежал целый час в постели, усмехаясь.
…
Наш повседневный ритуал приема пищи вызывает во мне все больше недоумения. Нет, действительно, кто объяснит, почему мы сначала хлебаем суп, затем едим нечто, называемое «второе», и запиваем это чаем или компотом? Это бессмысленно, потому что в желудке все тут же перемешивается, кусок сладкого пирожного вполне может соседствовать с куском соленого огурца (это я теоретически, пирожные нам дают столь же редко, сколь и соленые огурцы, а именно – никогда). Положим, вы будете спорить, ссылаясь на вкусовые ощущения. Но согласитесь: тончайшие вкусовые ощущения составляются (как и обонятельные) не из вкуса отдельного продукта, а как раз из сочетания, поэтому чем больше ингредиентов, тем тоньше ощущения. Я выпросил себе большую миску и теперь смешиваю в ней и первое, и второе, и компот, и чай, крошу туда же хлеб, крошу туда же два кусочка печенья или вафлю, которые изредка дают к чаю, посыпаю слегка солью, перцем, сдабриваю горчицей – и наслаждаюсь. Многие последовали моему примеру. Так во всех областях человеческой деятельности. Что-то кажется невозможным, диким, но вот приходит некто смелый, открывает, и люди во множестве идут вслед ему, и это становится нормой, я уверен, что скоро все начнут питаться по моему способу.
…
Сегодня собрался, как обычно, заняться утренним туалетом, вошел в кабину, стал расстегивать брюки (мне позволили ходить в брюках, но отняли ремень), брюки у меня на пуговицах, на трех пуговицах и на крючке сверху, я стал расстегивать пуговицы, и тут мои пальцы замерли. Почему, подумал я, я начинаю с нижней пуговицы, а не с крючка? Ведь с крючка, сверху – более естественно. И вообще это делается автоматически: само собой, на уровне инстинкта, как бывает, например, нравственный инстинкт. Или умственный. Или вот инстинкт дыхания. Кстати, правильно ли я дышу? Я причувствовался к себе, и мне показалось, что у меня слишком короткий вдох, выдох же слишком долгий и слишком велика пауза между вдохом и выдохом. Я испугался: ведь так и задохнуться недолго, стал регулировать дыхание – вдох поглубже, всей грудью, выдох мощный, резкий, чтобы выдуть разом из легких углекислый газ, чтобы он не скапливался там, но, странное дело, вдруг стала кружиться голова, я почувствовал удушье, схватился за горло и тихо, из последних сил побрел к постели, лег и постарался поймать ритм дыхания, широко разевая рот. Я испугался, что просто-напросто разучился дышать, вот сейчас дыхание совсем собьется, вместо вдоха я выдыхну остатки кислорода – и конец! Позвать кого-нибудь на помощь я не имел сил. Я захрипел, руки зашарили по телу в поисках неизвестно чего, скрюченные судорогой пальцы наткнулись на пуговицы штанов – и мне вдруг стало легче, поскольку я вспомнил о проблеме расстегивания, меня это отвлекло от удушья, я нарочно стал думать, думать, думать о пуговицах. Забегая вперед, скажу, что это меня выручает и по сию пору: стоит почувствовать затрудненность дыхания или, например, слишком быстрое сердцебиение, я тут же начинаю мыслить о чем-то конкретном, и все проходит.