Заколдованная буква
Шрифт:
— И уходи. Кто тебя держит?
Лёва заглянул в замочную скважину и сказал убедительным тоном:
— Рая, нужно всё-таки сознавать! У Бориса очень важное дело.
— Котлеты тоже важное дело. Отец придёт с работы — что он будет есть?
Семиклассники помолчали в раздумье.
— Глупо! — тихо сказал Лёва.
— Что — глупо? — так же тихо сказал Борис.
— К чему ты затеял всю эту возню? Провернул бы мясо — и дело с концом!
Борис долго грыз ноготь на большом пальце, потом открыл щеколду:
— Ну ладно, Райка! Выходи. Мы провернём.
— Нет,
Под потолком в стене ванной было застеклённое окно.
Напрасно товарищи упрашивали Раису выйти немедленно, говоря, что этак она не успеет пришить пуговицы.
Рая стояла на своём. Делать было нечего! Два авторитетных члена краеведческого кружка покорились. Мясорубка была неисправная и очень тугая, но Боря вертел её с такой быстротой, что килограмм говядины очень скоро превратился в фарш.
Лицо Бориса блестело от пота, но голос его стал по-прежнему строгим, когда он заговорил:
— Вот тебе мясо. Кончай эти штучки и выходи!
В ванной послышался какой-то шорох: это Раиса лезла на умывальник. Скоро её голова показалась за стеклом окна.
— Вот! — сказала она. — И стоило из-за этого столько спорить!
— Хватит болтать! Выходи!
Но Рая не вышла.
— Погодите, — сказала она. — Я с вами потеряла много времени, а мне нужно ещё снять бельё с чердака. Пойдите на чердак и снимите.
Боря чуть не уронил тарелку с фаршем.
— Издеваешься! — сказал Лёва.
— Раиса!.. Ты эти штучки брось, ты меня знаешь! Лучше брось!
— Вовсе я не издеваюсь. Мне одной раза четыре пришлось бы на чердак подниматься, а вы вдвоём сразу всё бельё унесёте. А я буду обед готовить.
Борису очень хотелось плюнуть на всё и взять Раису измором, проучить хорошенько эту девчонку. Но он подумал, как будет глупо, если он не попадёт к профессору и на заседание кружка. И из-за чего! Из-за каких-то пуговиц и упрямой сестрёнки!
Кончилось дело тем, что они с Лёвой отправились на чердак, принесли оттуда бельё и показали его Раисе.
Краеведы слышали, как она спрыгнула с умывальника.
— Увидишь, — шепнул Борис товарищу, — только пришьёт пуговицы, все уши оторву! — Он посмотрел на дверь и сказал громко: — Ну, Раиса!
— А теперь… теперь самое последнее, — решительно заговорила Рая. — Теперь знаете что? Теперь повторяйте оба вместе: «Мы даём честное пионерское слово, что даже пальцем не тронем Раю, когда она выйдет из ванной».
Повторять эту фразу было для краеведов труднее всего. Но они всё же повторили её замогильными голосами.
Щёлкнула задвижка, дверь открылась, и Рая быстро прошла мимо краеведов.
Через пятнадцать минут друзья вышли из дому. За всю дорогу они не сказали ни слова, и на бурном заседании краеведческого кружка оба хранили угрюмое молчание.
Как я был самостоятельным
День,
Накануне вечером мама и папа сидели на лавочке у подъезда нашего большого нового дома и спорили.
— Парню десятый год! — сердито говорил папа. — Неужели он дня не может прожить самостоятельно? До коих же пор ему нянька будет нужна?
— Говори что хочешь, Михаил, а я знаю одно, — твердила мама, — если мы Лёшку оставим здесь, для меня вся поездка будет испорчена. Здесь даже соседей нет знакомых, чтобы присмотреть за ребёнком. Я просто вся изведусь от беспокойства.
Решалась моя судьба на весь завтрашний день. Папин товарищ по работе, полковник Харитонов, пригласил родителей провести воскресенье у него на даче, но меня туда брать было нельзя, потому что сынишка Харитонова болел корью. Мама никогда не оставляла меня надолго одного — ей всё казалось, что я ещё маленький ребёнок. В новом доме мы поселились несколько дней тому назад, ни с кем из соседей ещё не познакомились, поэтому мама хотела «подбросить» меня на воскресенье к своей приятельнице, жившей на другом конце города.
Папа возражал, говоря, что неудобно беспокоить приятельницу и что пора приучать меня к самостоятельности.
Я стоял и слушал этот спор, от волнения выкручивая себе пальцы за спиной. Провести хотя бы один день без присмотра взрослых и так было моей давнишней мечтой, а теперь, когда мы переехали в новый дом, мне этого хотелось с удвоенной силой. Причиной тому была Аглая — смуглая темноглазая девчонка, известная как заводила среди здешних ребят. Эта Аглая мне очень нравилась, но я чувствовал, что она относится ко мне с пренебрежением, считая меня маленьким мальчиком, да к тому же маменькиным сынком. Мне казалось, что день, проведённый самостоятельным человеком, позволит мне возвыситься в её глазах.
К моему огорчению, Аглая находилась тут же, во дворе. Она прыгала на одной ноге, толкая перед собой камешек, слышала весь унизительный для меня разговор папы с мамой и время от времени вставляла, ни к кому не обращаясь:
— У! Я с шести лет одна дома оставалась, и то ничего! — Или: — У! Я сколько раз себе сама обед готовила, не то что разогревала.
Я косился на Аглаю и тихонько, но вкладывая в слова всю душу, убеждал:
— Ну, мама! Ну, мама же! Ну что со мной может случиться? Ну ты только послушай, как я буду жить: вы уедете, я пойду немножко погуляю…
— Дверь захлопнешь, а ключ оставишь дома…
— И вовсе нет! Я ключ ещё вечером положу в карман… Значит, пойду погуляю…
— Тебе домашнюю работу надо делать, а не гулять. Скоро первое сентября, а ты и половины примеров не решил.
— Ой, мама, ну ладно! Я гулять не буду. Значит, вы уезжаете, я сажусь делать примеры, потом захотел есть — включаю газ…
— Ещё с газом что-нибудь натворит, — пробормотала мама.
— У! Я давно уже газ… — начала было Аглая, но в этот момент прибежал Антошка Дудкин с большим листом бумаги в руках.