Заколдованная буква
Шрифт:
— У моего дяди есть козёл. В сарайчике живёт. Только бодливый, чёрт!
— Это ничего, что бодливый, — сказал Дудкин. — Лишь бы дядя позволил взять.
— А мы его и спрашивать не будем. Потихоньку возьмём, а потом обратно… Вот где бы его спрятать до спектакля? А то дядя скоро вернётся, тогда ничего не получится.
Все помолчали, обдумывая этот вопрос.
— В закоулке каком-нибудь привязать, и всё.
— В закоулке украсть могут.
— Сторожить по очереди будем.
Сеня качнул головой:
— Не годится. Дядя увидит, что козла нет, и
Мальчик, которого звали Юрой, попятился от него:
— Ты что, с ума сошёл? Ты знаешь, что мне за это будет!
На Юру напали со всех сторон:
— Не хочешь помочь товарищам, да?
— Вот Сеня наверняка знает, что от дяди попадёт, а и то не боится для общего дела.
— Ругайтесь себе сколько хотите, — ответил Юра. — Я лучше из кружка совсем уйду, а козла в квартиру пускать не буду. У меня голова на плечах ещё есть.
— А я знаю, где козла спрятать! — воскликнула Аглая. — Лёша, мы к тебе его приведём. Хорошо?
Тут уж я оторопел. Я почувствовал, что козёл в квартире, да ещё почти что краденый, — это уж слишком.
— Я… ко мне козла…
У меня пересохло в горле, я поперхнулся. Аглая этим воспользовалась. Быстро поглядывая на меня, она заговорила с воодушевлением:
— К Лёше поставим. Лёша не такой нюня, как Юрка. Правда, Лёша? Он мальчишка самостоятельный, не какой-нибудь маменькин сынок — да, Лёша? Мы к нему поставим козла в прихожую и все пойдём обедать. Он часочка два всего постоит, а перед спектаклем заберём. И никто даже ничего и не узнает. Лёша, верно я говорю? Ты не забоишься, как Юрка, да, Лёша?
— Я… мне…
Я снова запнулся. Все ждали моего ответа, ждала и Аглая. Она раскраснелась, маленькие чёрные глаза её блестели, цветные зеркальные шарики покачивались под розовыми ушами. И я не смог отказаться. Я посмотрел на Юру, которому Аглая ставила меня в пример, и слегка расправил плечи:
— Я… Пожалуйста, конечно… Мне, конечно, ничего не стоит… Только… только он, наверное, будет кричать, а соседи…
— У! Кричать? Зачем ему кричать? А соседям ты не открывай. Это твоя квартира, ты хозяин, и пусть они не суются. И, как видно испугавшись, что я пойду на попятный,
Аглая снова принялась меня хвалить:
— Ну, что я говорила? Говорила, что Лёша не забоится, — он и не забоялся. Он не то что Юрка, он знаете какой отчаянный!
— Ладно! Пошли тогда, — сказал Сеня и кивнул мне:-Ты жди, значит. Мы скоро…
Артисты повалили к выходу. В передней королева сказала, что ей с Васькой давно нора обедать.
— После пообедаешь, — отрезал староста. — Нам рабочая сила нужна. Он знаешь какой здоровый? Вот такущую собаку насмерть забодал.
Услышав эту фразу, я совсем расстроился, но было уже поздно: артисты ушли.
Я принялся слоняться по квартире. Я понимал, что следует привести в порядок комнату, попытаться хотя бы соскрести тесто с коня, а в первую очередь чего-нибудь перекусить, но от тревоги
Наш дом был первым многоэтажным зданием, построенным в этом районе. Его со всех сторон обступили деревянные дома и домишки, в свою очередь окружённые многочисленными сарайчиками и клетушками. В одной из таких клетушек, наверное, и жил этот проклятый козёл.
Прошло двадцать минут, потом полчаса. Артисты не возвращались. Я стал подумывать, что, пожалуй, не так уж легко протащить чужого козла в летний воскресный день по проходным дворам. Может, на моё счастье, артистов ещё и застукают на месте преступления. Когда часы пробили три, у меня совсем отлегло от сердца, и я направился на кухню разогревать себе обед.
— Лёша! Лёша! Открывай! — донёсся в этот момент всполошённый Аглаин голос.
Остановившись на полдороге, я подбежал к окну, но во дворе уже никого не было. В отвратительном настроении побрёл я в переднюю и открыл дверь. Артистов я не увидел. Я только услышал, что под моей площадкой идёт приглушённая, но, как видно, отчаянная борьба. Там сопели, пыхтели, кряхтели и шаркали ногами. Временами кто-то яростно фыркал. Иногда что-то шмякалось не то об стену, не то о ступеньки.
— Рога! Рога держите! Рога не отпускайте! — хрипло шептали внизу.
— Ыть!.. Ещё немного! Ыть! Ещё разок!..
— Ой! У-юй!
— Тише! Услышат!
— Подымай ему ногу! Подымай ему ногу! Подымай ногу… Уп! Есть!
— Чего — есть?
— По губе копытом!
— Ыть! Ещё разок! Ыть!.. Мне за штаны влетит. Ыть!.. Не починишь теперь.
Но вот на лестнице, ведущей к площадке, показалась куча рук, ног, стриженых затылков и растрёпанных кос. Она шевелилась, судорожно дёргалась и постепенно приближалась ко мне.
Полумёртвый от страха, я отступил в переднюю, однако двери не закрыл. Вот куча артистов показалась на площадке. С минуту они трепыхались перед дверью, потом что-то случилось, и в переднюю разом влетели Дудкин с окровавленной губой, ещё два артиста и козёл. Он был чёрный с белыми пятнами. Одного глаза на белой половине морды у него не было, а глаз на чёрной половине был открыт и смотрел безумным взглядом, каким смотрит с картины Иван Грозный, убивший своего сына. На правом роге его, как чек в магазине, был наколот квадратный кусочек синей материи.
— Двери! — закричал мне Дудкин, устремляясь к выходу. — Закрывай все двери! А то пропадёшь!
Козёл повернулся, красиво встал на дыбы, Дудкин ойкнул и захлопнул за собой дверь. В следующий момент рога так треснули по ней, что сверху побелка посыпалась.
Я оцепенел. Секунд пять я не двигал ни рукой, ни ногой. Как сквозь вату, я услышал, что в дверь слабо застучали кулаком.
— Мальчик! Мальчик! — запищал тонкий девчачий голосок. — У него на роге мой карман от передника остался. Мальчик, а мальчик, у него на роге мой карман…