Заколдованная Элла
Шрифт:
— Ну вот, у меня нос теперь красный, да? — спросила я.
— Немножко.
— Не хочу, чтобы Хе… все видели. Побуду в саду еще чуть-чуть.
— Учительница этикета рассердится.
Я пожала плечами:
— В очередной раз объявит, что я позорю короля.
— Посижу с тобой. Увижу, что нос уже не красный, и скажу.
— Только внимательно. Не отвлекайся и не моргай. — Я наморщила упомянутый нос.
Арейда хихикнула.
— Не буду, не буду.
— Учительница этикета спросит, что это мы тут делаем. — Я тоже захихикала.
— А я отвечу, мол, слежу за
— А я отвечу, мол, я его очень затейливо морщу.
— Она поинтересуется, что подумал бы король о твоем поведении.
— Я скажу, что королева каждый вечер смотрит, как он морщит нос. Семь раз.
Гонг прозвонил снова.
— Все, нос уже не красный.
Мы бросились в дом и в дверях столкнулись с учительницей этикета, которая шла нас искать. Когда мы ее увидели, то снова расхихикались.
— Милые дамы! Отправляйтесь в свою спальню. Что бы сказал король?!
В передней, по-прежнему хихикая, мы повстречали Хетти.
— Веселитесь?
— Да, — ответила я.
— Ну, не буду вас задерживать, но завтра, Элла, будь любезна погулять со мной в саду.
— Ты не должна общаться с представителями низших слоев общества вроде той девицы из Ай-орты, — заявила Хетти назавтра вечером.
— Арейда куда благороднее тебя, и я сама решаю, с кем мне водиться.
— Милая, милая Элла. Мне совсем не хочется тебя огорчать, но… прекрати с ней дружить.
Глава двенадцатая
Хетти вернулась в дом, а я осталась в саду. Смотрела ей вслед и думала, какая у нее противная походка — и семенит, и виляет бедрами одновременно. Хетти остановилась, сорвала цветочек и картинно поднесла к носу — красовалась передо мной.
Я сидела на скамейке и смотрела на дорожку, посыпанную галькой. Сколько раз я представляла себе, какие гадости она мне устроит, но такого даже вообразить не могла. Я думала, что она меня изувечит, думала, что она меня страшно опозорит, — но подобной подлости не предусмотрела.
Арейда ждала меня в спальне — у нас был назначен урок айортийского. Я осталась сидеть в саду. Не могла сейчас посмотреть ей в глаза.
Как перестать с ней дружить — и при этом не обидеть ее? Можно притвориться, будто я онемела и не могу с ней разговаривать. Но при этом она будет дружить со мной по-прежнему. Она будет разговаривать со мной, и мы придумаем язык жестов, и это будет ужасно весело. И дружба наша на этом не кончится — а значит, проклятие мне ничего подобного не позволит. К тому же какая-нибудь учительница обязательно скажет: «Говорите, Элла», и придется говорить.
Можно объявить, что я принесла обет одиночества. Но Арейда обидится, что я принесла такой обет.
Зачем только мама запретила мне рассказывать о проклятии?! Но если бы я о нем рассказала, это все равно было бы по-дружески и проклятие подобного не позволяет.
Прозвенел гонг — пора спать. Я опять опаздывала, но рядом не было Арейды, и некому было посмеяться над нашей медлительностью.
Она была в спальне, дописывала сочинение, которое задала на завтра учительница письма.
— Где ты пропадала? Я хотела повторить с тобой повелительное наклонение.
— Я очень устала… — проговорила я, уклонившись от ответа.
Наверное, вид у меня и вправду был усталый и расстроенный, и настаивать Арейда не стала. Только погладила меня по руке:
— Ничего, завтра повторим.
Я легла, но спать не хотела. Хотела насладиться последними несколькими часами перед тем, как придется ее обидеть.
Спи, Арейда. Побудь моей подругой еще одну ночь.
Мне предстояло долгое бдение. Я достала волшебную книгу. Она открылась на письме ее сиятельства Ольги к дочерям.
Мои милые крошки!
Ваша бедная мать изнывает от тоски в разлуке с вами.
Вчера вечером я танцевала котильон вo дворце. На мне было бордовое платье из тафты и рубиновое ожерелье. Но всe напрасно. Общество собралось неинтересное, ведь король Джеррольд сейчас о отъезде, однако принц Чармант на балу присутствовал. Нашего очаровательного сэра Питера тоже не было. Я изнываю от тоски. Я понимаю, что он уехал по делам, наверное, намерен стать еще богаче. Я желаю ему всего доброго и первой засвидетельствую ему свое почтение по возвращении.
Дальше она на трех страницах распиналась про свою светскую жизнь и гардероб. В заключение она все-таки вспомнила, что у нее есть дочери и письмо адресовано им.
Надеюсь, вы хорошо питаетесь: нужно поддерживать силы. Оливия, умоляю, не ешь никаких цветов в саду мадам Эдит. Если ты заболеешь или умрешь, я буду из-нывать от тоски. Хетти, надеюсь, тебе удалось найти служанку, которая умеет держать язык за зубами, чтобы помогала тебе причесываться. Мадам Э. обещала всe устроить.
От души надеюсь, что ваше образование идет полным ходом. Только не надрывайтесь, милые крошки. Если вы научитесь мило петь и танцевать, изящно есть и немного шить, то станете благородными дамами и я буду вами гордиться.
Сладкие мои, мне подали карету. На мне лимонное шелковое платье для дневных визитов, мне пора бежать.
Интересно, зачем служанке, которая делает прическу, держать язык за зубами? Тут я сравнила роскошные локоны Хетти и ее матери и жидкие кудряшки Оливии — а потом вспомнила, как Хетти дернула меня за волосы, когда понюхала болотнянку. И засмеялась вслух. У Хетти и ее сиятельства Ольги, оказывается, парики!
Вот спасибо, ваше сиятельство Ольга. Я и не надеялась, что сегодня смогу посмеяться.
Я перевернула страницу.
На обороте была картинка: юный кентавр — наверняка Яблочко — ластился к юноше — Чару. Кентавр и правда был просто чудо. Он был темно-каурой масти, со светлой гривой и неровной светлой манишкой на груди. Тощий, длинноногий, он был создан для стремительного бега, хотя под седло еще не годился. Неужели он и правда будет мой?