Заколдованный спектакль
Шрифт:
– Пошла, конечно.
– Ну и я пойду. Таня вздохнула.
– Хоть бы уж скорей побили их всех!
– Когда белых побьют, Совнарком декрет специальный издаст, - неожиданно вмешался в разговор Труба; - все театры строить только из мрамора, а антрепренерам - по шее. Я знаю.
– Верно!
– поддержал Артемка.
Почему-то всем нам стало весело. Перебивая друг друга, мы заговорили все вместе, и все, даже Труба, беспричинно смеялись.
Пришел командир. Застав нас в отличном настроении, он и сам повеселел.
– Эх, - сказал он, запросто усаживаясь между нами и обнимая Артемку за плечи, - так и не удалось нам потолковать, вспомнить старое. Никогда в жизни чай не был такой вкусный, как тогда, в твоей будке.
Артемку и Трубу мы провожали за террикон. По дороге командир рассказывал о своей подпольной работе, о том, как шел он на штурм Зимнего, как встретился в Смольном с Лениным и как Владимир Ильич пожурил его, что он, раненый, пришел охранять дворец,
Мы слушали притихшие, присмиревшие. У оврага все остановились.
– Скоро в Москве откроется Съезд союзов рабочей молодежи, - сказал командир.
– Надо и Нам создать тут свою молодежную организацию. Вот сколько уже вас. Да какие! Гляди, и делегата пошлем на съезд. А что? Пошле-ем!
Стали прощаться. Таня поколебалась и, вскинув Артемке на плечи руки, поцеловала его.
Когда очередь пожать Артемке руку дошла до меня, он вынул из-под рубашки что-то завернутое в тряпочку и протянул мне.
– Спрячь, - сказал он тихонько, - а то как бы беляки не отобрали.
Мы расстались. Была луна, и я еще долго видел две фигуры, шагающие вдоль оврага.
Я вернулся в нашу бумажную комнату, зажег коптилку и развернул тряпочку: в ней лежали часы с искристым циферблатом, маленький бумажник из мягкой желтой кожи и золотистая парча.
Сверток я зарыл в землю, под сценой.
У БЕЛЫХ
Вот что я потом узнал.
До рассвета Артемке с Трубой удавалось избегать всяких встреч, по утром, когда вдали показался серый, мрачный корпус Крепточевского литейного завода, из-за куста сначала высунулась сонная физиономия, а потом заблестел погон.
– Ох!..
– тихонько вырвалось у Трубы. Но тут же лицо его приняло умильно-радостное выражение. Он истово перекрестился и с облегчением сказал:
– Слава тебе, царица небесная: свои!
– Свои и есть!
– подхватил Артемка.
– А я что говорил?
– Ты, конечно, говорил, да все как-то сомнительно было. Ну, слава тебе, господи!..
Офицер прищурился:
– Кто такие?
– Актеры мы, господин подпоручик, - снимая кепку и кланяясь, сказал Труба.
– Из Харькова в Енакиево пробирались, да под Щербиновкой на красных напоролись. Еле ноги унесли.
– Документы есть?
– Какие документы! Слава господу, душа в теле осталась. Вот только и удалось спрятать.
– Труба засунул два пальца в прореху между подкладкой и верхом пиджака и вытащил вчетверо сложенный листок бумаги.
– "Подсвичення", - прочитал офицер и с любопытством спросил: - Что такое "подсвичення"?
– Удостоверение. По-украински это, господин подпоручик.
– А-а...
– сказал офицер. Он покосился на кусты: - Пономарев!
Из кустов вылез казак.
– Отведи этих шерамыжников к поручику Потяжкину. Скажи, подпоручик Иголкин прислал.
– Он что-то пошептал казаку и опять повернулся к Трубе: - Вы что ж, в балаганах представляете?
– Да уж, конечно, не в императорских театрах, - вздохнул Труба.
– Где придется. И на улице случалось.
– Он вобрал в себя воздух и загрохотал в самое ухо офицера:
Жил-был король когда-то..
– Ого!..
– сказал офицер, отшатываясь.
...Полчаса спустя Артемка и Труба уже сидели в скверике и ждали поручика Потяжкина. По скверику ходил с тетрадкой в руке тот же писарь и с отчаянием повторял: "О, ваше превосходительство, доблестный полководец, спаситель родины, пошлите меня на ратный подвиг против красных башибузуков".
– Служивый, - поманил Труба писаря пальцем, - не скажешь, где тут поручик Потяжкин обретается? Пошел казак искать и пропал.
– А он еще спит. Вчера ездил в Марьевку мужиков сечь, так поздно вернулся. Труба побледнел:
– А он и сечет?
– А то как же!
– удивился нашей неосведомленности писарь.
– И марьевских посек, и тузловских, и каменских. Подождите, он и вас высечет.
– Шалишь, братец, - сказал Труба неуверенно.
– Мы актеры.
Писарь безнадежно махнул рукой:
– Он и актеров сечет.
– Актер актеру рознь, - не сдавался Труба.
– Таких, как ты, и я бы высек; не берись не за свое дело.
– "Не берись"!
– обиженно шмыгнул писарь носом.
– Кто бы это взялся за такое дело, если б не приказ!
– Лицо его вдруг вытянулось.
– Вон он идет. Побегу в театр - сейчас начнется.
По скверу в сопровождении казака, с папкой под мышкой, шел худой, сутулый офицер. Выражение его лица с мутно-голубыми заспанными глазами было такое, будто он принюхивался к чему-то дурно пахнущему.
Труба снял кепку и церемонно поклонился:
– Господин поручик, разрешите представиться: Матвей Труба, оперно-драматический актер. А это - Артемий Загоруйко, - сделал он широкий жест в сторону Артемки.
– Прибыли в ваше распоряжение по рекомендации подпоручика Иголкина. Имели вполне приличный вид, да под Щербиновкой красные архаровцы обчистили.
– Чего-чего?
– скороговоркой сказал офицер и брезгливо потянул носом воздух.
– Ваш подпоручик Булавкин много на себя берет, да-с. Чтоб рекомендовать, надо разбираться в искусстве, а подпоручику Шпилькину больше по сердцу супруга здешнего аптекаря, чем Мельпомена. Так ему от меня и скажите.